Его голос жужжит и не прерывается. Другое… Потустороннее… Исчадия Ада… Некоторые люди так говорят – все время издают звук. Он несет околесицу. Его голос как виолончель. Расстроенная виолончель, которую кто-то пилит и пилит, чтобы надоедать. Он говорит, что разговаривал с Игумновым, но ведь он умер, десять лет как, Серж, у него в голове все перемешалось, там вращается карусель, завывает ветер и хлопают ставни, беспрерывно, и еще там Егор Глебов, который ждет его на какой-то станции… Господи, как его лихорадит! И что он говорит! Что он говорит! Это безумие. Мне страшно. Серж, мне страшно. Я полагал, что меня уже ничто не напугает. Он смеется, а из-под моих ног земля уходит.

– Раз уж ты здесь, Альфред, значит, и ты понял, что все мы связаны в один клубочек. Ты понял…

– Думаю, ты ошибаешься, Саша. – Стараюсь не смотреть ему в глаза. – Я ничего не понял и ничего не понимаю. Может, ты мне объяснишь… Затем я и здесь… – Это чужие глаза. Я не понимаю, что он говорит, это какая-то бессмыслица!

– Кто-то должен ниточку оборвать, кто-то сегодня ниточку оборвет… Не век нам на ней болтаться…

– Какая ниточка? О чем ты, Саша? Почему не зашел ко мне…

Что с ним стало? Почему? Это больше не он. Не тот Александр, которого я знал.

Ветер наклонил листву над нами; тень омыла нас и схлынула; Саша вздрогнул, оглянулся, у него был взгляд только что проснувшегося человека…

– Может, мне даже полегчает… и проще будет сделать задуманное…

…и заговорил связно, его дыхание стало ровным, гримаса расправилась, он расстегнул рубашку, вытер пот, вздохнул и посмотрел на меня – он меня увидел, он стал собой.

Все оказалось до глупости предсказуемо. Как ты и боялся. Когда Саша прочитал в газете о Бушенвьерской мумии, он бросился в Париж и только в поезде задумался: а зачем он туда едет?.. к кому?.. В Париже он нашел дешевую гостиницу и пустился ходить по городу. Его приезд ему самому стал казаться подозрительным. Он хотел пойти к тебе, Серж, но отказался от этой мысли. Он пошел на rue de la Pompe, ко мне, но не дошел. Он сказал, что за моим домом наблюдали. Наверное, то был миньон нашего Л. Саша бродил по городу. Все было почти так же, как в сороковых. Он снова был неприкаянным и словно никого не знал. В гостинице все было ужасно. Тонкие стены, тараканы, на улицах беготня, полиция, шум. Он не мог спать. Не выдержал, решил пойти к Розе. Но снова задумался: а что он ей скажет?.. зачем приехал?.. Он отправился на Разбойничий остров. Там все изменилось. Не было ни орнитологической башни, ни усадьбы Деломбре. Только деревья стояли те же. Он их узнал. Долго стоял и смотрел на деревья и реку. Река текла как прежде…

– Так зачем ты приезжал в Париж?

– Я не знаю. Что-то толкнуло меня. Голос сказал: «Поезжай в Париж!» Альфред, я не все вам с Сержем тогда рассказал. В ту ночь все было не совсем так.

Он встает и идет к церкви.

– Что ты хочешь сказать? – Я иду за ним. – Что не рассказал?

Мы входим внутрь. Никого. Он идет между рядами, находит место.

– Тут мы с отцом впервые сидели. Я помню тот первый раз, Альфред. Было величественно, невероятно величественно…

Я сажусь рядом. Он смотрит в сторону алтаря. Наверное, он смотрит на распятие… и говорит:

– Я убил его.

– О ком ты?

– Ты знаешь о ком.

– Случайно, Саша, это было случайно.

– Нет. Это я так сказал. Я солгал. Я убил его намеренно. Этими руками задавил. – Порывисто поднял руки, опустил, посмотрел на свои скрюченные пальцы.

– Тихо, Саша. Ты наговариваешь, придумываешь…

– Нет. Зачем мне это?

– Но я не понимаю. Почему? За что?

– Это было предопределено. Мы следуем замыслу. Есть замысел, Альфред. Я в этом убежден. Бог каждого видит, каждого ведет… Я неслучайно угодил к Боголеповым. В Скворечне оказался неслучайно. Меня туда привело Провидение. Оно меня все время беспокоило и подталкивало. Не сиделось мне. Все я должен был что-нибудь делать, наводил порядок, перебирал хлам, рылся, возился… и вот, как-то я стал ремонтировать стену, потому что сквозило и доски в одном месте отвалились, за ними обнаружился тайник, в котором были документы. Я думал, что бумагой утепляли так стену, ну, мало ли, вынул – черт меня дернул – стал читать. Многое было неясно. Это интриговало. Сразу же понял – списки. Агентура, подумал, вот самое то, Игумнову пригодится, принесу, произведу впечатление. Помнишь, какой он был? Требовательный. У меня мало что получалось. Я хотел его поразить. Вот, мол, вам, Анатолий Васильевич, держите! Вот я и пригодился. Я не сразу понял, что за агентура, кто эти списки составил. Многое было зашифровано. Надо было поработать, я читал, расшифровывал, и вскоре понял, что это сеть агентов, которые работали на Четвергова, там было написано, какую информацию и кто кому передавал, кто сколько денег в фунтах и долларах получал. Я обрадовался, ушел с головой, и вдруг среди них нахожу наш брюссельский адрес, сначала подумал, что это ерунда, а потом – Кр-ский, В. Я не поверил. Все встало. Замерло. Голова налилась. Я смотрю и не верю, не верю! Я отказываюсь верить глазам. Но потом стало совершенно ясно – это был мой отец, обозначенный как «брюссельский профессор». Мой отец был агентом, Альфред. Нет, он не был каким-то важным лицом, он ничего не мог разузнать, он просто был курьером, мелким посыльным. Ах, ты не можешь себе представить, что я почувствовал. Отец и Четвергов. Это ничтожество давало задания моему отцу. Альфред, ты не знаешь, какой это был удар для меня. Четвергов платил моему отцу! Проклятая бухгалтерия! Там было записано все. Сколько. До последнего пенни. Не всегда было сказано за что, но разве это так важно? Сама услуга…

– А годы?.. там было написано, в какие это было годы?

– Тридцатые… Тридцать пятый, тридцать седьмой… Но какое это имеет… Пойми, мой отец – вот что важно! Он получал деньги, чтобы выполнять маленькие задания ГПУ. Я вспомнил его поездки, которые случались внезапно. Я перебрал в памяти. Да, он уезжал, а возвращался с деньгами. Мы жили по-прежнему довольно скромно, даже очень скромно, но мы смогли переехать в Брюссель, у меня была одежда хорошая, я пошел в университет, выглядеть хорошо было важно. Он нанял для меня учителя фламандского, чтобы я выучил, наконец, этот язык, но я… Да все равно теперь… Даже если я смогу себя убедить в том, что мой отец не понимал, для кого он выполнял те задания, даже если так, то… Нет, мой отец и политика, он и деньги…

Почти все в его истории было так, как он нам тогда рассказал. Был сильный дождь, и когда он вернулся в башню, не сразу услышал, что наверху кто-то есть; он переоделся, затопил печь, и мало-помалу стал прислушиваться, наконец, он понял, что наверху кто-то ходит. Он решил, что это мог быть Арсений Поликарпович. Александр поднялся по лестнице, вошел в библиотеку как раз в тот момент, когда из люка выбирался незнакомый человек. Заметив Александра, он вздрогнул, его глаза блеснули, и Александр понял, кто это, его охватила дрожь сильного волнения, он испугался, что сейчас начнется приступ, все поплыло перед глазами. Теперь Саша добавляет от себя, будто тогда в первое же мгновение понял, что перед ним человек, которого ему предстоит убить, но я полагаю, Серж, что он это – предопределение, предвидение, рок – придумал позже, все это добавилось значительно позже, вместе с болезнью…