— А если я стану свободным?

Юлия заморгала глазами от неожиданности. Подобная возможность казалась ей столь далекой, что она старалась об этом даже не думать.

— Не знаю, — заикаясь, произнесла она. — Это, конечно, все меняет. — Она слегка нахмурилась.

Атрет прищурил глаза. Он видел, что Юлия прорабатывает в голове все возможные варианты. Он горько усмехнулся.

— Атрет, — сказала Юлия таким тоном, будто разговаривает с ребенком, — но ведь прежде чем ты получишь свободу, пройдут годы, и ты об этом знаешь. Мы же не можем столько ждать и непонятно на что надеяться. Сейчас нам остается только наслаждаться каждой минутой, проведенной вместе.

Ничего не сказав, Атрет надевал сандалии. В висках у него стучало, и этот стук гремел в ушах, подобно барабану, который он слышал когда–то в лесу.

— Не уходи, — сказала Юлия, чувствуя, что в их отношениях происходит что–то неладное. Когда Атрет встал, она протянула к нему руки. — Останься со мной. Ну почему ты такой упрямый? Ведь ты же хочешь остаться.

— Хочу?!

Юлия уронила руки на колени и сцепила их, уязвленная его бесцеремонностью. Но в следующую минуту, одеваясь, она вызывающе вскинула подбородок. — Мне поговорить с Сертом на этой неделе, или тебе лучше оставаться в своей каморке одному?

Он снова скривил губы в сардонической улыбке, открывая дверь.

— А я воздерживаюсь от женщин, перед тем как сражаться на арене.

Выслушав эти слова, да еще сказанные таким беспечным тоном, Юлия почувствовала, что ей стало страшно.

— На какой арене? — спросила Юлия, придя в ужас от одной мысли о том, что может больше его никогда не увидеть. Он вышел за порог. — Атрет!

Он спускался вниз, по освещенному факелами коридору, перешагивая через три ступеньки.

— Прочь с дороги, — сказал он какому–то дюжему стражнику, ставшему у него на пути, и направился к передней двери. Он слышал, как Юлия звала его. Спустившись по лестнице на прилегающую улицу, он остановился, чтобы вдохнуть полные легкие свежего воздуха. Оглянувшись назад, он заметил, что Юлия не выбежала за ним на улицу, — ведь ее могли увидеть.

Атрет огляделся вокруг и понял, что не знает обратной дороги; тут он отчаянно выругался. По дороге сюда он думал только о Юлии. А следовало бы постараться запомнить путь.

Раздались тихие шаги, которые заставили его насторожиться и приготовиться к обороне. Возле ворот появилась юная рабыня, которая смотрела на него снизу вверх.

— Я покажу тебе дорогу, — сказала она.

— Только сначала я немного прогуляюсь.

Он знал, что она шла за ним, но не сбавлял шагу. На темных улицах попадались прохожие, которые оглядывались, завидев его. Были и такие, которых Серт посылал специально следить за ним, чтобы оберегать от любых случайностей, — ведь столько денег в него вложено! Он мог позвать любого из них и попросить, чтобы ему показали дорогу. Такая мысль резанула ему по сердцу. Уведите меня в тюрьму. Наденьте на меня снова кандалы.

Он увидел храм Артемиды. Но тут как будто некая неведомая сила заставила его отвернуться от этого храма. И он пошел по дороге, ведущей к арене. Дойдя до арены, он долго стоял, глядя на нее, слыша отголоски криков, вспоминая запах крови. Закрыв глаза, он задумался, почему, имея в распоряжении несколько часов свободы, он оказался именно здесь.

Он прохаживался между расположенными под зрительскими трибунами опустевшими лавками. Обнаружив вход, он поднялся по лестнице наверх. Арену освещал лунный свет, и он без труда прошел на те трибуны, где сидели самые уважаемые римские граждане. Над ним покачивалась от легкого ветерка ткань навеса.

Один навес был развернут, другие — свернуты и убраны, и трибуны освещались луной.

Атрет посмотрел вниз, на песчаную арену. Там, где он сейчас стоял, скоро будет сидеть Юлия, глядя, как он будет сражаться за свою жизнь. Как он будет кого–то убивать. И она будет получать от этого удовольствие.

Рядом с ним стояла маленькая иудейка.

— Мы оба служим Юлии, так ведь? — сказал Атрет, но она ему не ответила. Он посмотрел на девушку и увидел, что она осматривает арену, как будто никогда не видела ее раньше. Было видно, как иудейка дрожала, потрясенная тем, что находится в этом смертельном месте.

— Через несколько дней я буду там сражаться, — сказал Атрет. — Серт выставил меня на поединки смерти. Знаешь, что это такое? — Не глядя на него, девушка покачала головой, и он объяснил. — Кто знает, может быть, Артемида решила улыбнуться мне, сухо сказал он и отвернулся. — В это же время, только через неделю, я уже буду либо мертвым, либо свободным.

Атрет снова посмотрел вниз, на песчаную арену. Она сейчас была похожа на белое лунное море. Такая чистая. Но он помнил запах крови каждого из тех, кого ему довелось убить в своей жизни.

— А может быть, единственной настоящей свободой и является смерть.

Хадасса взяла его за руку.

— Нет, — тихо сказала она.

Атрет, не ожидавший ее прикосновения, удивленно посмотрел на нее сверху вниз. Она нежно, как ребенка, держала его за руку.

— Нет, — еще раз сказала она и, повернувшись к нему, твердо взяла его ладонь обеими руками. — Это не единственная свобода, Атрет.

— А какая еще свобода может быть для такого человека, как я?

— Та, которую дает Бог.

Атрет отдернул руку.

— Если твой Бог не смог спасти Халева, то меня Он тем более не спасет. Уж лучше я доверюсь Артемиде.

— Артемида — это лишь кусок мертвого камня.

— На ней символ Тиваза, бога лесов моей родины, — Атрет показал ей амулет, который носил на шее. Свой талисман.

Хадасса грустно посмотрела на амулет.

— Козел ведет овец на бойню.

Атрет сжал свой амулет в кулаке.

— Так что же, мне, по–твоему, нужно стать иудеем? — иронично усмехнулся он.

— Я христианка.

Он уставился на нее, как будто перед ним был голубь, у которого внезапно выросли рога. Христиан выводили на арену, на съедение диким зверям. Зачем это делали, он никогда не понимал; какую угрозу для Рима представляли люди, которые не сражаются? Возможно, в этом все и дело. Римляне ценили смелость, даже в своих врагах. Трусость приводила их в бешенство. Христиан отдавали на съедение львам, потому что это была позорная смерть, уготованная самым опасным преступникам и последним трусам. Единственная смерть, которая считалась еще позорнее, — это висеть на кресте.

Зачем она сказала ему, что она христианка? Зачем она так рискует? Он ведь мог сказать об этом Серту, который всегда искал жертв на потеху голодной публике; он мог сказать об этом Юлии, которая не скрывала своего презрения к христианам.

Атрет нахмурился, понимая, что Юлия могла и не знать, что ее служанка — последовательница этого ненормального культа.