– Замечательно, дорогая. Я… я ненадолго оставлю вас. Схожу наверх и скоро вернусь. – Адель поспешно вышла.

Нони проводила ее взглядом, кусая губы.

– Что с ней? В последнее время она вот так реагирует на все мои новости. Можно подумать, мать ревнует меня к съемкам. Глупо, конечно. Я понимаю, что тут серьезнее.

– Я очень за тебя рада, – сказала Венеция, не желая портить племяннице праздник. – Поздравляю, дорогая.

– Спасибо. Я так счастлива! Встречусь с Иззи. Мы же с ней целую вечность не виделись. Моя первая фотосессия в Нью-Йорке! Мы с ней потом могли бы вместе полететь в Лондон. Ты же знаешь: Иззи согласилась буквально в последнюю минуту…

Бывают моменты, когда не удается найти нужных слов, когда лучше всего промолчать. Сейчас как раз наступил такой момент. Венеция ограничилась тем, что поцеловала Нони и сказала:

– Прекрасная идея, дорогая.

* * *

– Удивительно. Банни, это международная телеграмма.

– Вижу, дорогая. Я еще не совсем впал в старческий маразм.

Эти слова Селия пропустила мимо ушей.

– Телеграмма от Барти. Она прилетит сюда с девочками, но без Чарли. Почему – не пишет. Что же у них там могло произойти?

– Откуда мне это знать? Может, он слишком занят.

– Занят? Этот человек, по-моему, и слова такого не знает. Он спал и видел, как приедет сюда и перезнакомится со всеми нами. Нет, тут наверняка что-то более серьезное. Интересно, что бы это могло быть?

– Ничем не могу тебе помочь, дорогая, – сказал лорд Арден, вставая и беря «Таймс» под мышку. – Прошу меня извинить: у меня еще куча дел.

– Конечно.

Банни поспешил уйти. Эти литтоновские женщины, в число которых он включал и Барти, всегда были себе на уме. Глупо ломать голову, пытаясь разгадывать причины их поступков.

* * *

Из больницы Барти поехала в Саут-Лодж. Она позвонила домой и попросила Марию передать Чарли и девочкам, что пробудет там пару дней, поскольку ей нужно сделать очень срочную работу, требующую полной тишины и сосредоточенности.

Ей не хотелось затевать новый разговор с Чарли. Ей категорически не хотелось его видеть, а уж тем более быть участницей и зрительницей отвратительного спектакля, который непременно последует. Барти и так знала все стадии этого зрелища: вначале лихорадочные попытки самооправдания, наскоки на нее, обвинение невесть в чем, а потом – волна раскаяния, просьбы о прощении и так далее. Ей хотелось побыть в тишине, подумать, разобраться в своих чувствах и попытаться понять, как ей быть дальше.

Приехав в Саут-Лодж, Барти почувствовала себя значительно лучше. Магия места не подвела ее и в этот раз. Барти успокоилась и ощутила, как душа освобождается от тяжести. Она отправилась в длительную прогулку по берегу и шла очень долго, пока впереди не заблестела полоса залива Шиннекок-Бей. В лицо бил соленый ветер. Барти смотрела на океанские волны, без устали накатывающиеся на белый песок. В голове начинало проясняться. Уходила вся мерзость, заполнявшая мысли после рассказа миссис Диксон. Уходило вранье, искусно сплетенное Чарли. Вернувшись, Барти, к своему удивлению, даже что-то съела из обильного ужина, приготовленного обеспокоенной миссис Миллз. Потом она ушла в свою комнату – комнату Лоренса – и легла в громадную кровать. Думая, что не уснет, Барти не стала опускать жалюзи. Пусть в окна смотрят необычайно яркие звезды, каких никогда не увидишь в грязном нью-йоркском небе. Но удивительное дело: она заснула и проспала до самой зари.

На следующий день она много ездила по своим любимым местам: и тем, где они бывали вместе с Лоренсом, и тем, которые она уже после открывала для себя сама. Вначале она поехала в сторону Сэг-Харбора, оттуда на пароме переправилась через пролив в Норт-Хейвен. Там Барти погуляла по берегу, после чего поехала в Ист-Гемптон. Дальнейший ее путь лежал в леса вокруг Амагансетта и дальше – в сторону Албертс-Лэндинга и Аккобонак-Клиффа. Выйдя из машины, Барти стояла и смотрела на проступавшие из тумана очертания острова Гардинерс. Она вспоминала, как Лоренс в первый раз привозил ее сюда и рассказывал об обитающих здесь диких индюшках и белохвостых оленях. Ходили легенды, что где-то на острове спрятаны сокровища. Лоренс пытался купить остров у потомков Гардинера (на такое был способен только он), но те ему отказали.

Барти сознавала, чем она сейчас занимается: стирает пыль времени с воспоминаний, вновь делая их яркими и живыми. Это были ее, и только ее воспоминания, которыми она могла поделиться лишь с достойным человеком.

Неудивительно, что в ее отсутствие ей постоянно звонили. Дженна умоляла позволить и им приехать в Саут-Лодж. Кэти просила вернуться в Нью-Йорк, поскольку они с Дженной совсем запутались с приготовлениями к отъезду. Чарли тоже звонил, передав, что хочет ее видеть и что им нужно поговорить. Барти поняла: он узнал о ее визите в больницу. Конечно, ей придется возвратиться в реальную жизнь, выдержать разговор с ним и решить, что делать дальше.

Но не сегодня.

* * *

– Я не хочу портить девочкам торжество, – сказала ему Барти. – Их я возьму с собой. Потом, когда вернусь, будем решать все остальное.

Чарли и на этот раз оказался предсказуем. Вначале рассердился, затем стал ее упрекать и защищаться, а под конец изрядно струсил. Понял, что теперь его положение безнадежно.

Естественно, главным его оружием была Кэти.

– Ты не посмеешь испортить ей жизнь, – без конца повторял Чарли. – Пытаясь навредить мне, ты навредишь и ей.

Барти спокойно выдержала и его взгляд, и словесный поток.

– Это не я, а ты навредил своей дочери. Ты возвел под ней целую пирамиду из вранья и теперь боишься, что все это рухнет.

И в то же время Барти сознавала: ее главная проблема сейчас не Чарли, а Кэти.

В этом он оказался прав. Чарли был ужасающе умен и ужасающе глуп.

– Придумай девочкам любое объяснение, почему ты не поедешь в Англию. Я им врать не собираюсь, но твое вранье поддержу.

– Представляешь, папочка не поедет в Англию, – сообщила Дженне Кэти, готовая разреветься. – Эта старая ведьма, эта чертова моя бабка, видишь ли, при смерти, а он говорит, что совесть не позволяет ему бросить ее и уехать.

– Ты можешь гордиться своим отцом, – сказала Дженна. – Он такой добрый и заботливый.

* * *

Иззи не помнила, когда еще ей было так тошно, как сейчас. Даже после аборта, после Кита, после Джорди. Боже, она вконец испортила себе жизнь. Бесповоротно. Она загубила любимую работу, бывшую для нее единственным светлым пятном. Ну и дура же она! Абсолютная, непроходимая дура. Ник отгородился от нее невидимым, но ощутимым барьером. Он вел себя с ней подчеркнуто вежливо. Прежней непринужденности как не бывало. Ник перестал подтрунивать над ней, говорил только о работе и больше ни о чем, называл ее только Иззи. Обращения «дорогая», «радость моя» и даже «леди Изабелла» исчезли из его лексикона. Это ужасно сбивало ее с толку. Иззи казалось, что она уже не знает, кто она на самом деле. Майк, через пару дней вышедший на работу, не понимал, почему так разительно изменилась атмосфера в их маленьком дружном агентстве. Казалось, в комнате плавали клочья знаменитого лондонского тумана, похожего на гороховый суп. Иззи хорошо помнила этот туман по детству. Похоже, они все трое двигались теперь ощупью, иногда спотыкались друг о друга и совершенно не понимали, куда идут.