С женщинами, как и с домашними животными, значение имеет отнюдь не смысл ваших слов, а интонация. Произнося всю эту чушь, я достал из кармана двести долларов и попытался незаметно всучить ей, дабы убедить ее в серьезности своих намерений.

— Не надо мне денег! — воскликнула она, оскорбленная. — Я не из-за этого! Просто есть правила! Их надо соблюдать.

Она чуть не плакала.

— Проходите, чего уж тут, — разрешила она, борясь с собой и слезами. — А в другой раз все равно не пушу.

Вихров, доселе мирно почивавший в крепких руках охраны, неожиданно поднял голову.

— А ничего бабешка! — заметил он одобрительно. — Ядреная. Тащи ее ко мне.

— Я вам не бабешка! — отрезала администраторша и, пылая негодованием, вернулась на свое место за перегородку.

Бар внизу уже не работал, и мы поднялись в номер Вихрова, который именовался «президентским». Здесь имелся даже огромный конференц-зал человек на двадцать. Зато мини-бар отсутствовал. Толи администрация отеля считала подобные нововведения архитектурным излишеством, толи была убеждена, что президенты не пьют помалу. К счастью, мы обнаружили это еще днем. И, уходя с фуршета, велели охране захватить с собой спиртное, закуски и одноразовую посуду. Девушки наспех накрыли на стол, и мы расселись вокруг. Крысы устроились рядышком и, не обращая никакого внимания на остальных, начали негромко и подробно обсуждать модели мобильных телефонов. Коровки украдкой принялись за корм. Мартышка обследовала номер, включила телевизор, нашла какой-то музыкальный канал, прибавила звук и отправилась в туалет.

Храповицкий расположился рядом с Дианой, а я разместился в углу, на некотором отдалении.

Но после пары рюмок обнаружилось, что свой предел есть всему. Даже тому, сколько задень может выпить Вихров. Он перекочевал на диван и начал клевать носом. Его подбородок упал на грудь, и вскоре раздалось мирное посапывание. Обычно в незнакомых компаниях я принимал на себя тяжесть поддержания пустой болтовни, оставляя Храповицкого в выигрышном положении комментатора. Но сейчас я был не в настроении забавлять народ. Я все еще мучился из-за эпизода с Владиком, да и с Дианой я как-то протрезвел.

Коровки жевали все с большим увлечением. Крысы закончили обсуждение и важно пили вино, ожидая, когда их начнут развлекать. Диана лишь загадочно улыбалась, и молчание, перемежаемое призывами Храповицкого выпить, делалось неловким. Вернувшаяся из туалета мартышка принялась было рассказывать о своем походе с подругами в бильярдную, но, видя, что это мало у кого вызывает интерес, сбилась и затихла.

Мужской азарт, переполнявший Храповицкого, искал выхода. Он несколько раз пытался меня задирать, но безуспешно. Я либо отмалчивался, либо отвечал односложно. Он переключился на девушек, но тут вышло еще хуже. Коровки робели и молчали. А крысы сразу обижались, что их воспринимают без должного уважения.

— Ты какой-то нелюдимый сегодня, — заметил он наконец мне с досадой.

— Бывает и со мной, — ответил я коротко.

— Совесть терзает? — догадался он. — Переживаешь? Из-за этого дурачка?

— Я не люблю себя, когда бью слабых! — вырвалось у меня.

— А чего с ним церемониться? — с неожиданным ожесточением откликнулась одна из крыс, не спрашивая, о ком идет речь. — Если он по-другому не понимает.

— Увы, — притворно вздохнула Диана, пожимая плечами. — Некоторым даже нравится, когда их ставят на место. Я не люблю слабых мужчин. Как, впрочем, и слабых женщин, — добавила она меланхолически.

— А кого же бить, как не слабых? — задорно поддержал ее Храповицкий. — Сильных, что ли? Они сами бьют!

Я вновь не ответил. Храповицкий кликнул охрану и велел им принести гитару, которую всегда возил с собой в машине. Это был дорогой инструмент, купленный где-то в Лондоне, на аукционе, и принадлежавший ранее не то Джимми Хендриксу, не то кому-то еще. Признаюсь, я прослушал, пока он объяснял это Диане.

Он долго вынимал гитару из чехла, потом подкручивал колки, настраивая. Все затихли в ожидании. Его обычный репертуар состоял из популярных эстрадных шлягеров, которые он исполнял с чувством, подражая известным артистам. Сегодня он был и в голосе, и в ударе, и добавил к привычному набору пару городских романсов.

Всем своим видом он показывал, что поет только для Дианы. Она смотрела на него сияющими глазами и кивала с преувеличенным восторгом. Иногда мне казалось, что она переигрывает.

Зато девушкам, похоже, очень нравилось, и временами мартышка даже бралась подпевать. Хотя Храповицкий пел и впрямь превосходно, я почему-то не могу преодолеть некоторую неловкость при попытках хорового пения в компаниях, возможно, потому что сам лишен и голоса и слуха. К тому же я во всем стараюсь избегать и любительства, и подражательства. Я решил дождаться приличествующей паузы и отбыть.

Но тут Храповицкий эффектно взял последний аккорд и отложил гитару в сторону.

— А не пора ли нам, девчонки, заняться чем-нибудь серьезным? — провозгласил он, окидывая их игривым взглядом.

Коровки оживились и зашушукались. Крысы посмотрели на него подозрительно.

— Как насчет того, чтобы поиграть в бутылочку? На раздевание? — продолжал он.

— Да мы, в принципе, и так можем раздеться, — предложила одна из коровок. — Нет, если надо?

И она вопросительно обернулась на подруг. Крысы ответили ей презрительными взглядами. Одна даже фыркнула.

— Ну, в принципе, не догола, конечно, — смутившись, прибавила коровка.

— Просто так — неинтересно! — возразил Храповицкий. — Так один бардак получается. Сплошной разврат. Мы же все-таки приличные люди.

И, не удержавшись, он потянулся рукой к плечу Дианы. Она встала.

— Спасибо за вечер, — улыбаясь, проговорила она. — Очень жаль, но мне, кажется, пора домой.

— То есть как домой? — опешил Храповицкий. — Ты еще не видела самого интересного.

— Думаю, что самое интересное я как раз видела, — усмехнулась она. — И легко могу догадаться о том, что будет дальше.

Крысы недоверчиво покосились на нее. Ее присутствие здесь явно раздражало их, поскольку отвлекало мужское внимание от них самих. Ее намерение уйти было им тем более непонятно. Они опасались подвоха.

Храповицкий подошел к Диане и обнял ее.

— Останься, — попросил он, стараясь, чтобы его шероховатый от пения и нетерпения голос звучал нежно. — Я очень тебя прошу.

В ответ она только усмехнулась.

— Ну, пожалуйста, — настаивал Храповицкий. — Что мне сделать, чтобы ты осталась?

Она мягко убрала его руки.

— Володя, — снисходительно улыбаясь, проговорила она. — Посмотри, пожалуйста, на меня. Разве я похожа на разовую девочку? Тут и без меня этого добра хватает.

Крысы зашипели и отвернулись, показывая, что сказанное к ним не относится. У коровок испуганно округлились глаза. Мартышка хихикнула.