Нет, дядя Коля вовсе не собирался довольствоваться тем, что имел, а уж тем более делиться. Правда, он, успокоенный обещаниями Ирины, подождал до конца сентября, но затем, как бы собравшись с силами, они с тетей Светой взялись за Мирошкиных с удвоенной энергией. Вновь посыпались телефонные звонки и письма в милицию. Еще один раз дядя Коля приходил лично и довел Ирину до того, что она, схватив с полки икону (подарок Татьяны Кирилловны), кинулась в ноги Коростелеву, заклиная его уйти. Тот, слегка смутившись, убрался, но не отступил. В таком аду Мирошкины прожили до конца ноября. Нервы у Ирины сдали, когда тетя Света наконец прокляла ее и пожелала, чтоб у племянницы никогда не было детей. С Ириной сделалось дурно, она упала на диван и начала биться в конвульсиях. Плакать женщина не могла, хотя и пыталась, но вместо рыданий из ее горла вырывался жуткий хрип. И это было страшно. Мирошкин бросился ее успокаивать, и… супруги приняли решение сами собрать десять тысяч долларов. Как он на это согласился, Андрей объяснить не мог. «В конце концов, — решил он, — поскольку покупку доли площади будем оформлять на Ирину, эта выкупленная половина квартиры будет считаться совместно нажитым имуществом, а раз так — пять тысяч долларов всегда можно будет с них потребовать».

Дядя Коля принял известие о согласии Мирошкиных заплатить так, как принимают безоговорочную капитуляцию противника — с радостью, хотя и без сильных внешних ее проявлений. Андрей не ждал от Коростелева такого неожиданного спокойствия, настолько эмоционально тот добивался денег. Возможно, и сам Коростелев поначалу не до конца осознавал, что у него все получилось. Он даже попытался, для верности, еще немного поугрожать. Но особенно в этот раз не увлекался. Напоследок дядя Коля выговорил условие: оформление сделки будет производиться за счет Мирошкиных. Это должно было стоить им еще без малого одной тысячи долларов. Но возражать не стали — все-таки не тринадцать тысяч. На сбор денег Андрею и Ирине давалось время до Нового года. Среди их знакомых не было человека, способного одолжить такую гигантскую сумму разом. Сами Мирошкины, конечно, имели сбережения, но то были крохи. Родители Ирины не располагали и этим. Впрочем, Петрович дал им телефон некого Анатолия, сына его хорошего знакомого. Анатолий (или просто Толя) трудился в «Мариэле» — крупной компании по обороту недвижимости в Москве. Он обещал помочь с оформлением документов. Андрей обратился к своим в Заболотск, и старшие Мирошкины, поохав-поахав и в очередной раз прокляв Петровича, передали сыну тысячу долларов сроком на год. С подружек Ирины удалось собрать от ста до двухсот долларов на разные сроки — в общей сложности получилась тысяча семьсот долларов. Еще тысячу Ирина заняла у коллеги — лаборантки с кафедры истории России. Это была богатая женщина, успешно вышедшая замуж за однокурсника, сделавшего капитал в период приватизации. Она работала в педуне просто для того, чтобы не скучать дома, — детей у нее пока не было. Общаясь на кафедре с интеллигентными людьми, эта дама отдыхала от общества тех полубандитов и откровенных бандитов, с которыми ей приходилось дружить дома. Больше тысячи она дать не могла — деньги были нужны на покупку новой мебели, да и перед неуклонно надвигавшейся деноминацией разбрасываться долларами не хотелось. Мало ли что? От нее тысячу Мирошкины получили также на год, но под процент — вернуть предстояло уже тысячу сто. А вот источник получения еще одной тысячи Ирина не хотела называть несколько дней, до тех пор пока Мирошкин не начал шутить, что жена получила эти деньги от любовника.

— Ты так шутишь потому, что уверен: у меня нет любовника. Ты, видно, думаешь, что я и понравиться никому не могу, — в голосе жены Мирошкину послышались знакомые грозные нотки, предвещавшие скорую истерику.

— Вовсе нет, но ты же не говоришь, от кого эти деньги и на каких условиях. Вот я и пошутил… Неудачно.

— А ты почти угадал — деньги мне дал мужчина. Нет, он, конечно, не мой любовник. Я слишком порядочная и изменять мужу не собираюсь, даже когда он относится ко мне так, как ты.

— Так, как я? Да я влезаю ради тебя в долги…

— Ты это делаешь и ради себя! Ладно, я объясню. Эту тысячу мне дал Паша — мой хороший знакомый. Он ухаживал за мной до того, как я стала встречаться с тобой. Звал замуж.

— Ах, это он, значит, зарабатывает восемьсот долларов в месяц?

— Сейчас уже значительно больше.

— Вот как?! А чего же ты у него так мало взяла?!

— Ну как тебе объяснить? Он теперь женат, у них ребенок родился… Ему неудобно объяснять жене. Сколько мог, столько и дал. Тоже на год.

— Так он женился?! Упустила ты свое счастье. Приходится теперь жить с недостойным человеком. Что ж ты так промахнулась, Ирочка?

— Дура была. Теперь-то я знаю, что выходить замуж надо не за того, кого любишь, а за того, кто любит тебя…

Таким образом, у Мирошкиных собралось почти пять тысяч долларов. Больше занимать было не у кого. Узнали, правда, что Слава продал машину, выручив две тысячи долларов, — кинулись к ним. Отказ. Друзья собираются вложить деньги в новый автомобиль! Ну, действительно, не оставаться же им без машины? Но все-таки, все-таки… Андрей Иванович был твердо убежден, что последние два нервных месяца уходившего 97-го года он вряд ли сможет когда-нибудь забыть! Хотя кто же тогда знал, что последние месяцы нового, 98-го, будут казаться намного страшнее?

Спасение все-таки пришло из Термополя, но в роли «бога из машины» выступила Ирина Алексеевна Завьялова, а не Шамиль Исаев. Бабушка отправилась к родителям одного из своих учеников, людям очень обеспеченным («Постоянно на Канарах отдыхают», — оценила степень их благополучия Ирина Алексеевна), и те легко дали ей в долг шесть тысяч долларов на три года и без всяких процентов. Мирошкин был потрясен — люди даже не взяли расписки, а ведь Завьяловой теперь за восемьдесят и не факт, что она протянет эти три года! Оказывается, есть еще хорошие люди. Даже среди богатых! Впрочем, это событие вовсе не изменило отношения Ирины Алексеевны к богатым людям вообще…

За деньгами предстояло ехать в Термополь, точнее лететь — везти такое богатство поездом было попросту страшно. Ирина взяла билет и отправилась во Внуково, Андрей проводил ее и оставил в аэропорту — лететь вдвоем было накладно. Как назло, погода оказалась нелетной, и, проведя в зале ожидания сутки, Мирошкина вернулась домой уставшая и, уже привычно, на нервах. И тогда Ирина Алексеевна выехала в Москву сама. На поезде. С деньгами. Что подвигло ее в столь почтенном возрасте отправиться в столицу и как решилась она оставить дедушку дома одного, оставалось только гадать. Боялась ли она держать шесть тысяч долларов дома? Беспокоилась ли о своем драгоценном сыне, как бы его не выписали из квартиры? Или ей хотелось посмотреть, как они тут все живут в Москве после случившегося? Как бы то ни было, старушка оказалась в столице, привезя на себе деньги, замотанные в какие-то тряпки и примотанные к ее телу длинным узким мешком, на самом дне которого лежали вожделенные зеленые бумажки. Пять тысяч бабушка отдала Ирине на квартиру, еще пятьсот отвезла сыну, «чтобы они там не голодали», а последние пятьсот также вручила внучке, наказав давать Петровичу понемногу, чтобы он сразу все не спустил. Проведя в столице три дня и вдоволь наплакавшись, наблюдая убожество, в котором теперь жила семья сына, бабушка отправилась восвояси. Оставленные Ириной Алексеевной для Завьяловых пятьсот долларов Ирина (правда, с их мрачного согласия) присовокупила к тем, которые предстояло отдать дяде Коле… Андрей с удовлетворением разложил на диване американские деньги с портретом одутловатого президента. Сто шесть бумажек! Из них только четыре принадлежали Мирошкиным месяц назад. Так много денег сразу ему никогда не приходилось держать в руках раньше. И наверное, не придется держать после. Он сложил их в пачку и попробовал ее на вес. Это настоящие деньги, не рубли. И этот миг он не забудет никогда. Ирина молча следила за происходящим, сидя на диване. И тут до Мирошкина вдруг дошло — штор на окнах у них до сих пор нет, листва на деревьях давно опала, и он, ярко освещенный люстрой, стоит посредине комнаты, помахивая толстой пачкой долларов на виду у жильцов из дома напротив. Андрей бросился к окну и начал внимательно всматриваться в окна. Нет, в тех окошках, из которых мог бы открываться вид на их комнату, было или темно, или никого не было видно. Слабое утешение! Он достал полиэтиленовый пакет, выключил свет, уложил в пакет деньги, а затем засунул их в спину большой пушистой белой обезьяны — мягкой игрушки, подаренной кем-то из друзей Ирки на свадьбу. Там для подобных вложений был вшит специальный мешочек, закрывавшийся на молнию. В спине обезьяны десять тысяч шестьсот долларов и пролежали до момента передачи денег дяде Коле. Периодически то Андрей Иванович, то Ирина подходили к игрушке и для успокоения щупали плотный сверток. Открывать молнию они не решались даже для того, чтобы доложить новые купюры, которые накопились за последующие месяцы, пока шли очередные препирательства с дядей. «Пусть лежат отдельно, — решил Андрей, — если залезут воры, они сначала найдут эти, отдельные, и, может быть, подумают, что больше ничего нет». Он тогда практически перестал ездить в библиотеку и архив — скорее, скорее домой, проверить, все ли на месте! Ирина приходила уставшая — много времени отнимал сбор документов для оформления сделки — половину квартиры дядя продавал ей. Всеми ее действиями руководил Толя, в одиночку она бы точно не справилась! Мирошкины совсем извелись от страха, документы, имевшие срочный характер, были давно готовы, а дядя Коля все не сдавался.