— До суицидальной попытки я наблюдала вашу сестру не более двух месяцев, — продолжала доктор Лоуэнстайн. — Я не вполне осознавала реальность того факта, что ваша сестра может покончить с собой. Наши сеансы давали замечательные результаты. Я просто радовалась. Психиатру подобная безоглядность непозволительна. Нужно оставаться спокойным, отстраненным и не забывать, что ты — доктор, а не подружка. Но и Саванна была необычной пациенткой. Я впервые работала с поэтессой. Она завораживала меня словами и образами. Каюсь, Том, я допустила ошибку. Мне хотелось, чтобы обо мне знали как о психиатре, сумевшем вернуть поэтессу к творчеству. Я была ослеплена своей чудовищной самонадеянностью.

— Нет, доктор, это не самонадеянность, — возразил я, вонзая нож в спинку кролика. — Все это было для вас слишком необычным. Как и для меня сейчас.

— Что-то не совсем понимаю.

— Поделюсь с вами своими ощущениями. Менее двух месяцев назад приходит известие, что моя сестрица, живущая на благополучном острове Манхэттен, перерезала себе вены. Я мчусь в Нью-Йорк с целью сыграть свою ритуальную роль спасителя, эдакого Христа двадцатого века. Привычный для меня образ, в который я могу перевоплотиться во сне и наяву в каком угодно состоянии. Эта роль создает у меня ощущение нужности. Заставляет чувствовать себя героем. Светловолосый брат скачет во весь опор на быстром коне, чтобы спасти свою прекрасную, талантливую и ненормальную сестру от последствий неудавшегося самоубийства.

— А если бы вы сразу узнали о планах Саванны исчезнуть из Нью-Йорка, перебраться в другой город и жить там под именем Ренаты Халперн? — поинтересовалась доктор Лоуэнстайн.

— Я бы хохотал до колик в заднице, — признался я.

— Не сомневаюсь. Вы и не делали тайны из своего презрительного отношения к психиатрии.

— Ах, доктор, я рос в счастливом городишке. Мы даже не слышали о существовании психиатров.

— Да, — иронически усмехнулась Сьюзен. — Невероятно счастливый городишко. Судя по вашим описаниям, весь Коллетон страдал коллективным психозом.

— Теперь он уже ничем не страдает… Кстати, вы так и не объяснили мне, почему Саванна не может рассказывать вам те же истории, что и я.

— Я пыталась, Том. Но вы либо не слушали меня, либо не верили. В памяти Саванны существуют обширные области подавления. Очень часто эти провалы охватывают периоды в несколько лет. Между прочим, это Саванна подсказала мне вас расспросить. И вы как-то говорили об общности близнецов. Поначалу я не придала значения ее словам, считая вас частью ее проблем. Но вы заставили меня изменить мнение.

— Благодарю, Лоуэнстайн.

— В детстве и подростковом возрасте вы с Люком играли очень важную роль в жизни Саванны. Вы защищали ее от мира, и в особенности — от ее внутреннего мира. Хотя Саванна с самого начала была не такой, как все, братья создавали видимость ее нормальности. Вы оба провели ее через очень трудное взросление. Саванна довольно рано начала блокировать сознание. Она стала удалять из него травмирующие события. Я бы назвала это подавлением, но вам противна фрейдистская терминология. С ранних лет Саванна возложила на вас важную обязанность. Вы стали ее памятью, ее окном в минувшее. Когда Саванна выныривала из очередного темного периода, вы могли рассказать ей, что произошло, где она была и как себя вела.

— Но как тогда она стала поэтессой? — удивился я. — Ведь она писала о своем прошлом.

— Саванна обладает поэтическим гением. Ее стихи рождаются из боли человеческой и женской.

— И как по-вашему, когда она передала мне функцию памяти?

— Кстати, она многое помнит из раннего детства. Гораздо больше, чем вы. Например, жестокость вашей матери, когда вы были совсем маленькими.

— Чепуха. Мать не отличалась совершенством, но и жестокой не была. Саванна путает мать и отца, — возразил я, медленно жуя кроличье мясо.

— Почему вы так решили?

— Потому что у меня те же родители, доктор, — огрызнулся я. — Перед вами непосредственный свидетель.

— С какого момента вы начали рассказывать мне семейную хронику? С вашего рождения в ночь, когда бушевала сильная буря. То есть с того, что никак не могли помнить. Вы просто повторили ваш семейный миф. Вы слышали его много раз и выучили наизусть, абсолютно в него поверив. Это вполне естественно, Том. А затем перескочили на целых шесть лет — к вашему первому школьному году в Атланте. Но что происходило в течение этих шести лет?

— Сосали материнское молоко, пачкали пеленки, учились ходить, говорить. Росли. Делали то же, что и все малыши.

— А вот Саванна многое помнит из того времени.

— Чушь, Лоуэнстайн. Полнейшая и абсолютная чушь. Единственным моим впечатлением тех лет была луна, взошедшая «по приказу» нашей матери.

— Возможно. Но опытный специалист отыщет в этой груде мусора колечко правды.

— Доктор, умоляю, не надо использовать профессиональный язык. Иначе я уеду из Нью-Йорка с прежней ненавистью к психиатрии.

— Том, я прекрасно знаю о вашей неприязни, — сухо отозвалась Сьюзен. — У меня не осталось ни малейших сомнений в искренности ваших слов, только они меня ничуть не задевают. Мне даже начинает нравиться ваша очаровательная глупость по части психиатрии.

— Давайте обсудим это не здесь и не сейчас, — поморщился я. — Мы находимся в прекрасном месте. Мне всегда хотелось побывать в «Lutece». Я читал об этом ресторане. «Нью-Йорк таймс» называет его гастрономическим раем. Люблю сидеть в гастрономическом раю и стонать от наслаждения. Такого потрясающего вина я еще не пробовал. А какая удивительная обстановка. Скромная элегантность. Конечно, в силу своего провинциального происхождения и воспитания я бы предпочел подчеркнутую элегантность, поскольку социально еще не дорос до понимания скромной элегантности. Но в целом здесь прекрасно. Когда человек ест в «Lutece» в первый и единственный раз в жизни, ему хочется рассуждать об искусстве, поэзии, изысканной кухне. Возможно, немного о философии. Но все очарование блекнет, когда вы начинаете описывать ангелов, которых видела Саванна, и гной, вытекавший у них из глазниц. Вам понятен ход моих мыслей? Здесь гастрономический рай, у меня по-прежнему болит нос, и к тому же мне требуется время, чтобы переварить не только пищу, но и события сегодняшнего дня. Каких-то три часа назад я считал сестру обыкновенной чокнутой. Поймите, Лоуэнстайн, мне очень… очень тяжело принять все новости. Взгляните моими глазами. Представьте: вы знакомите меня с моей сестрой, которую я знаю вот уже тридцать шесть лет и считаю, что знаю достаточно хорошо. Но нет, Томми, у нас для тебя припасено известие. Это вовсе не твоя сестра, Том, а Рената Халперн. Подожди, Том, тупоголовый южный чурбан, сюрпризы еще не кончились. Эта женщина, которую ты считал своей сестрой, собирается уехать далеко отсюда, и ты до конца своих дней ее не увидишь. И когда я позволил себе немного разозлиться из-за того, что меня столько времени дурачили, высокопрофессиональная госпожа психиатр швырнула в меня тяжеленным словарем, который едва не сломал мне нос и лишил целой пинты крови. Это пиршество — акт вашего покаяния за пролитие моей драгоценной крови. Теперь я желаю сменить тему. Давайте поговорим о недавних фильмах или книжных новинках.