Любой здравомыслящий человек сказал бы Владику, что надо отложить дело до утра. Но Владик не мог ждать.

Все равно спать ночью он не будет, а будет мучиться мыслями о Гоше.

Владик понимал, что без хитрости из дому не выбраться. Ладно! Хитрости так хитрости! Чтобы вернуть Гошу, он будет, если надо, притворяться здоровым, когда болеет, и больным, когда здоров. Будет, если придется, прогуливать школу, выпрыгивать из окон, рассказывать небылицы. Пусть! Потом он за все ответит, пожалуйста! А сейчас надо думать не о себе, а о Гоше. Только о Гоше.

Владик вышел в коридор и рассеянно пошел на кухню мимо мамы и соседки.

— Ты куда? — нервно спросила мама.

— Водички попить...

— А как ты себя чувствуешь?

— Ничего... Только слабость какая-то и спать очень хочется.

— Немедленно ложись и спи!

— Угу...

Владик глотнул воды и побрел к себе с видом человека, который думает только о постели.

Потом он, опасливо оглядываясь на дверь, оделся. Запихал под одеяло кучу книг, школьную сумку и волейбольный мяч. На подушку уложил игрушечного пса Бимса. У Бимса была светлая длинная шерсть. Очень похожая на Владькины волосы. Теперь, если глянуть от двери, сразу было видно: спит человек, уткнувшись носом в подушку, а из-под одеяла горчит его затылок с разлохмаченными прядками.

Владик бесшумно отворил окно. Он жил на втором этаже, но путь из окна во двор был простым: сперва на карниз, потом на толстую ветку кизилового дерева и по стволу вниз.

Обратно — тоже раз чихнуть. Только бы мама не узнала...

Ровно шумели под теплым ветром акации и каштаны, иногда летели с них листья. На протянутых поперек улиц проволоках качались разноцветные фонарики. На площадке Приморского бульвара играл оркестр. По крутым ракушечным лестницам к бульвару спускались отпущенные в увольнение матросы. Воротники у них за плечами хлопали, как сигнальные флаги.

Сквозь музыку оркестра доносилось тяжелое уханье волн — они били о скалы под парапетом набережной.

В темной, неразличимой дали моря переливались красные и белые огоньки. Над крепостью, где был яхт-клуб, загорался и угасал зеленый маячок.

К яхт-клубу вел с горки переулок, спрятанный между высоких каменных заборов. Ветер сюда не залетал, было тихо, только заливисто стрекотали цикады. Владик прыгал по неровным ступенькам и думал, что, наверно, все зря. Едва ли дядя Миша и его друзья сидят в яхт-клубе допоздна. Но попытаться все равно необходимо. Ждать до завтра нет сил.

Переулок привел к стене с бойницами. В ней были полукруглые ворота. У ворот светилась окошечком и открытой дверью фанерная будка. На пороге сидел вахтенный. Владик узнал вчерашнего усатого дядьку, которому попало от дяди Миши за ротозейство.

— Здрасте, — нерешительно сказал Владик.

Дядька встал. Он, кажется, обрадовался.

— Здравствуй, летун! Владик Арешкин, да? Проходи. Велено пускать в любое время дня и ночи.

— А дядя Миша... он еще здесь?

— А куда он денется? Он со своим экипажем в клубе днюет и ночует!

В каземате с корабельным имуществом были все трое. Дядя Миша у столика под ярким фонарем листал большую книгу (наверно, вахтенный журнал). Зуриф сидел на ящике и заплетал конец толстого троса. Лариса чистила подвешенный к ржавому крюку небольшой корабельный колокол. И напевала:

Но видно было, что никакая тоска ее не берет, а наоборот, настроение прекрасное.

— А, птичка вечерняя! — сказала она.

Зуриф сказал:

— Привет, дорогой! Привет, спаситель!

Дядя Миша поднял голову от журнала.

— Владик? Здравствуй... Ты с зонтиком или без? Как жизнь?

— Здравствуйте. Зонтик в мастерской, поэтому я без... — ответил Владик. — А так... жизнь ничего.

Это были хорошие люди, добрые люди, но рассказывать им печальную историю Владик не хотел. Во-первых, он боялся опять расплакаться. Во-вторых... по правде говоря, было стыдно. Ведь Гоша погиб из-за него. Из-за его легкомыслия и глупости. Признаваться в этом было мучительно... Да и разговор мог затянуться, а Владик хотел только одного: скорее узнать про таинственную бухту.

— Я по делу, — сказал он. — Мы с ребятами поспорили: есть на нашем берегу бухта Синекаменная или нет? Один... мальчишка говорит, что есть, а больше никто не слыхал. А вы про нее случайно не знаете?

Дядя Миша улыбнулся:

— Случайно знаем. Слышали... Лариса, приготовь гостю чайку, да и нам заодно... Слышать-то слышали, да только ведь это легенда... Ты садись.

Владик послушно сел на стопку спасательных кругов, провалился в нее, как в большой бублик, выбрался, сел на край и встревоженно спросил:

— Какая легенда? Почему?

— Да вот так... Она пошла еще со времен знаменитых Парусных Адмиралов. Говорят, эту бухту нельзя увидеть ни с суши, ни с моря. А попасть к ней можно только по старинным подземным ходам...

— Но все-таки можно? — с надеждой перебил Владик.

— Это же сказка... Говорят, что давным-давно, когда город осаждали англичане и французы, наши солдаты пробирались по этим ходам в тыл противнику. А в бухте прятался парусный тендер лейтенанта Новосильцева. Он по ночам подкрадывался к вражеским транспортам и стрелял по ним в упор. Его звали «Невидимый тендер»...

— Про Новосильцева я не слыхал, а насчет ходов точно, — заговорил Зуриф, любуясь заплетенным тросом. — Мы, когда пацанами были, эти ходы много раз искали, только они все засыпанные или ведут не туда, не к бухте... А между прочим, имеются сведения, что из нашего порохового погреба тоже ход есть. Как раз до Синекаменной...

Владик вздрогнул и опять провалился в круги. И замер так, с коленками выше головы. И услышал голос Ларисы:

— Ты, Зуриф, не дури мальчику голову.

— Ай, разве я что говорю? В погреб все равно не попасть.

— Да не погреб там, а просто кладовка, — сказал Владик из кругов. С хитрой мыслью сказал, нарочно. Потому что был он сейчас как разведчик.

— Ну почему же? Самый настоящий пороховой погреб там был, — подал голос дядя Миша. — В старину, конечно. Там и дверь старинная, кованая.

— Разве? — будто бы удивился Владик. — Я и не заметил... А можно посмотреть?

Дядя Миша покряхтел и поднялся из-за стола.

— Ну, уж если так хочется... Зуриф, дай фонарик. — Он вынул Владика из кругов, и они пошли в соседний каземат.

Дядя Миша включил свет. Владик опять увидел железную дверцу, вросшую нижним краем в бетон. На двери были кованые петли, могучие заклепки и тяжелое кольцо.