Поезд тронулся, группа баркашовцев, окруживших кавказца, осталась на уплывающей за окном платформе.

Скуластый юноша-патрульный подошел к скамье, на которой сидели Надя и Лара.

— Паспорта! Документы!

— А ты кто такой? — сказала Лара.

— Что-о? — изумился скуластый.

Лара медленно поднялась во весь свой рост и оказалась на голову выше скуластого.

— Я Иванова, — сказала она сверху вниз. — И не тебе, татарские зенки, у меня документы проверять!

Скуластый опешил:

— Да я русский. Ты чё?

— Ты — русский?! — усмехнулась Лара. — Ты на себя в зеркало давно смотрел? — И села, небрежно повернулась к капитану милиции: — Уведите его! Пока я тут Куликово поле не устроила!

— Пошли, оставь ее, — сказал капитан скуластому, и они оба ретировались. Скуластый говорил на ходу:

— Да я русский, ей-богу!..

«Афганец», проезжая мимо девушек, молча отдал Ларе честь и уехал.

— Ты разве Иванова? — негромко спросила Надя. — Ты же Сташевская…

— Тихо, актриса! — ответила та. — Это был этюд. Я паспорт забыла…

В двухэтажном кирпичном здании с незаконченным ремонтом часть стен была с обнаженной дранкой и без штукатурки. Директриса Дома малютки, махонькая, как Евдокия Германова, шла по комнатам-палатам. В первой палате 30 или 40 грудных малышей возраста до восьми месяцев лежали в некрашеных деревянных кроватках. Они были не в памперсах, а в серых тряпичных пеленках. Сиротно копошились, теряли соски, хныкали. Нянька в застиранном халате возилась с одним из них.

Во второй палате, в загончике за низким барьером, были малыши от восьми месяцев до полутора лет. Тоже в матерчатых подгузниках, кто босиком, кто в блеклых носках… Ползали, сосали пальцы, пытались встать и ходить. Игрушек почти не было. Да они и не очень нужны — дети были какие-то вялые, заторможенные и с трагически пустыми глазами…

За директрисой шли Лара и Надя.

Директриса на ходу говорила низким прокуренным голосом:

— Работы у меня сколько угодно! И ночные няньки нужны, и дневные. Только платить мне нечем. Видите, что делается? Ремонт начали и бросили — ни Москва, ни область уже третий месяц не дают ни копейки. И бастовать не можем, дети — это ж не уголь, их не бросишь. Даже не знаю, что вам сказать…

— Понимаете, мы согласны и без зарплаты, — ответила Лара. — Нам справки нужны о практике. Мы в пединститут поступаем. У нас стажа не хватает…

Ванечка, сидевший в загоне с остальными малышами, увидел Надю и уставился на нее, Надя на ходу дернулась было к нему, но Лара резко одернула ее, и все трое, пройдя через палату, вышли из нее.

Следом раздался Ванечкин рев.

— Это новенький, — сказала директриса, идя по коридору. — Остальные, когда видят взрослых, уже и не плачут. Я прошу нянек хоть десять минут в день каждого подержать на руках. Конечно, ужасно, что у меня нет для них ни витаминов, ни даже памперсов. Но куда хуже, что они растут без любви. Кем они вырастут без любви? — Она зашла в свой кабинет и взяла трубку звонившего телефона: — Да! Слушаю!.. Кого? Недоношенного?.. Ну, Сергей Ильич, ну, вы же знаете, как я к вам отношусь! Я б сама от вас родила! А вы мне… Ну, я вас очень прошу: пусть его в роддоме хоть до месяца доведут!.. — И бросила трубку, сказала в сердцах: — Блин! Детей бросают! Зарплату не платят! Какая-то страна вся брошенная… — Наде и Ларе: — Так что мне с вами делать? Ведь через два дня сбежите!

— Нет, нет! Что вы! — разом возразили они.

— Ладно! — Директриса закурила. — Значит, так. Беру с испытательным сроком. Работа — неделю в ночь, неделю — днем. Поселю наверху, в медчасти, там есть раскладушки. На экзамены можете ездить. Если месяц продержитесь, дам справку, что работали полгода. И рекомендацию в пединститут. Годится?

— Спасибо! Конечно!..

Толкнув Надю локтем, Лара посмотрела на свои ручные часики:

— Тогда я смотаюсь в Москву за вещами.

— Ну вот, одна уже слиняла! — сказала директриса.

— Нет, что вы! — возразила Лара. — Я туда и обратно!

«Германова» устало отмахнулась:

— Езжай! — И Наде: — Ты-то остаешься?

Но Надя не успела ответить — на столе зазвенел телефон, «Германова» взяла трубку.

— Алло! Ой, Пал Антоныч! Рада вас слышать! Мы? Скучаем без вас… — И махнула Наде и Ларе на дверь.

Надя и Лара вышли, Лара сказала:

— Все, с тебя бутылка.

В конце июля жара по ночам спадала, за окнами Дома малютки стрекотали цикады, и невесомый ночной туман плыл над лугами…

Как написал бы Довженко, «среди этих росистых туманов и хрупкого запаха яблок», в полутемных палатах Дома малютки, на своих клеенчатых матрацах копошились во сне грудные дети и годовалые малыши. Их много, их очень много — кто спит, кто плачет, кто соску сосет, кто — палец.

Над ними жужжали комары, кусались.

Малыши просыпались, садились, обиженно плакали и кулачком вытирали слезы.

Вслед за ревом одного пускались в рев соседи в соседних кроватках.

Кто-то из малышей просто сидел и молча раскачивался взад-вперед, как истукан или старый еврей на молитве. Кто-то лежал с открытыми глазами, философски созерцая не то потолок, не то весь этот безжалостный мир.

А кто-то дрался во сне, отбиваясь от приснившегося кошмара…

Надя в одной палате, вторая нянька в соседней всю ночь переходили от кроватки к кроватке — меняли пеленки, давали соски, укладывали на правый бок или брали на руки и укачивали, расхаживая меж кроваток…

Так на фронте, в тумане ходили санитарки по полю боя, спасали раненых…

Но даже когда няньки брали этих детей на руки, у малышей были какие-то странные, словно потусторонние или замороженные глаза. Только Ванечка, едва Надя брала его на руки, тут же обнимал ее своими ручонками. А Надя, став с Ванечкой у окна, молилась вслух:

— Боженька! Дева Мария! Дорогие! Родненькие! Помогите нам, грешным! Ну пожалуйста!..

Эта молитва поднималась над Домом малютки, над ночными лугами, лесами и туманами и еще выше, над всей Россией, брошенной в тот 1998 год Господом Богом. Или забытой…

Кто слышал ее?

А днем в двух больших баках кипели и варились детские подгузники и пеленки. Надя и другие няньки, стоя в пару над баками, какими-то черпаками вычерпывали отстиранное и шлепали в жестяное корыто. Еще одна нянька заглянула в открытое окно прачечной:

— Девки! Идите помогите!

Надя выглянула в окно.

Во дворе дома, у несуществующих ворот, стоял «кадиллак» с открытыми дверьми и распахнутым багажником. Из багажника и салона машины шофер выгружал ящики с детским питанием «Хипп», «Baby», сухой молочной смесью «Бона» и фруктовыми консервами фирмы «Гербер».