– Тш-ш, – где-то далеко прошептал Джейми. Он встал и теперь держал меня за талию, а стоном отзывался ветер – или я. Он коснулся пальцами моих губ и будто спичками разжег пламя на моей коже. По телу прошел жар, спереди все горело, а спине было прохладно, прямо как святому Лаврентию.

Я обхватила Джейми ногами, упершись пяткой в его ягодицы, и меня удерживала только сила его крепких бедер между моих ног.

– Отпусти, – сказал он мне на ухо. – Я держу тебя.

Я отпустила и отклонилась назад в никуда, чувствуя его надежные руки.

* * *

– Ты собирался что-то рассказать про Лоуренса Стерна, – сонно пробормотала я намного позже.

– Да. – Джейми потянулся и устроился поудобнее, по-хозяйски положив руку мне на ягодицы. Я водила костяшками пальцев по волоскам на его бедре. Лежать в обнимку было слишком жарко, но и отодвигаться друг от друга мы не хотели. – Мы говорили о птицах, он ими очень интересуется. Я спросил, почему птицы поют в конце лета, хотя ночи становятся короткими. Вроде бы можно уже отдохнуть… ан нет, они чирикают и все что-то возятся в кустах и на деревьях ночами напролет.

– Правда? Я не замечала.

– Ты же не ночуешь в лесу, саксоночка. А я ночевал, и Стерн ночевал. Он давно это заметил и тоже заинтересовался.

– И нашел ответ?

– Ответа нет, зато у него имеется теория.

– О, еще лучше, – сонно усмехнулась я.

Джейми поддержал мой смех и перекатился на бок, чтобы нашу соленую кожу хоть немного обдувал воздух. Капельки пота поблескивали в изгибе его плеча и среди темных волосков на груди. Он почесал это место, издавая приятный скребущий звук.

– Вот что он сделал: поймал несколько птиц и запер их в клетках, выстеленных промокательной бумагой.

– Что? – Я рассмеялась. – Зачем?

– Ну, не полностью выстелил, а только положил бумагу на пол, – объяснил Джейми. – Сверху поставил крошечную тарелочку с чернилами, а в середине – чашечку с семенами, чтобы они не могли поесть, не запачкавшись в чернилах. Птички скакали туда-сюда, оставляя следы на промокательной бумаге.

– И что же ему это дало – кроме черных следов?

Мускусный запах наших разгоряченных тел начал привлекать насекомых. Над ухом раздался тонкий писк, и я замахнулась на невидимого комара, а потом потянулась за марлевой сеткой, которую Джейми сдвинул, когда пошел меня искать. Сетка крепилась к хитрому механизму на перекладине над кроватью – придумка Брианны: стоило только развернуть марлю, как она ниспадала со всех сторон, закрывая нас летними ночами от полчищ кровожадных насекомых.

Я развернула сетку с некоторым огорчением, ведь, защищая от комаров, мошек и пугающе огромных ночных бабочек, марля неминуемо перекрывала доступ воздуха и не давала насладиться видом на яркое звездное небо за окном. Я еще немного отодвинулась от Джейми: хотя его естественный жар отлично спасал зимними ночами, летом он доставлял неудобства. Конечно, я не прочь растаять в пылающем пламени желания, просто чистых ночных рубашек больше не осталось.

– Следов было много, саксоночка, только большинство из них лишь с одной стороны клетки. И так во всех клетках.

– Вот как? И что, по мнению Стерна, это означает?

– Ему в голову пришла отличная идея – положить рядом с клетками компас. Похоже, прыгая в клетках, птицы стремились на юго-восток – именно туда они летят с приходом осени.

– Очень любопытно. – Шее стало жарко, и я собрала волосы в хвост. – Но им еще рано переселяться на юг в конце лета, так ведь? И во время перелета ночью они отдыхают.

– Верно. Они как будто чувствовали неизбежность и притяжение перелета, и это не давало им покоя. Что самое странное, это были в основном молодые особи, которые еще никогда не совершали перелет и ни разу не бывали в месте своей зимовки. И все же их словно тянуло туда, и от этого они не могли уснуть.

Я пошевелилась, и Джейми убрал руку с моей ноги.

– Zugunruhe, – тихо произнес он, водя пальцем по влажному следу, который остался на коже.

– Что это?

– Так Стерн назвал это явление – бессонница у юных особей птиц перед дальним полетом.

– Это слово означает что-то конкретное?

– Да. «Ruhe» по-немецки – спокойствие, отдых, а «zug» – что-то вроде путешествия. То есть «Zugunruhe» – беспокойство, тревога перед дальней дорогой.

Я перекатилась ближе к Джейми и нежно уткнулась лбом ему в плечо. Сделала вдох, как будто смаковала тонкий аромат дорогой сигары.

– Eau de homme?[43]

Он поднял голову, с сомнением понюхал и сморщил нос.

– Скорее eau de chevre[44], – ответил он. – А может, и хуже. Интересно, во французском есть слово «скунс»?

– Le Pew[45], – хихикая, предложила я.

Птицы пели всю ночь.

Джейми улыбнулся и кивнул куда-то назад.

– Смотрю, сегодня у нас есть помощник.

Роджер обернулся и увидел, как за ними ковыляет Джемми. Сосредоточенно нахмурив светлые брови, он обеими руками прижимал к груди камень размером с кулак. Роджер едва не рассмеялся, но вместо этого присел на корточки, чтобы подождать, пока мальчик их догонит.

– Это для нового свинарника, мой рыжий малыш?

Джемми с важным видом кивнул. Утром было еще прохладно, но его щеки горели от прилагаемых усилий.

– Спасибо, – серьезно сказал ему Роджер и протянул руку. – Отдашь мне?

Джемми яростно покачал головой, тряся густой челкой.

– Я сам!

– Идти далеко, дружок, – сказал Джейми. – Разве мама не будет по тебе скучать?

– Нет!

– Твой дедушка прав, сынок, ты нужен мамочке. – Роджер потянулся за камнем. – Давай-ка я возьму…

– Нет! – Джемми прижал камень к своей блузе, будто защищая его, и упрямо поджал губы.

– Ты не можешь… – начал было Джейми.

– Идти!

– Нет, я сказал, что ты должен…

– ИДТИ! – потребовал Джемми.

– Послушай, дружочек… – одновременно заговорили Джейми и Роджер, потом замолчали, переглянулись и засмеялись.

– Где же мамочка? – попробовал Роджер другую тактику. – Она будет волноваться.