– Но ваш муж спросит вас про кольца…

– Он и не заметит.

– Мистер Макгоуан может заметить, – напомнил отец Донал.

Мы посмотрели друг на друга.

– Скажу ему, что потеряла их, и он не сумеет доказать, что это не так.

Он открыл было рот, но тут же снова закрыл.

– Я буду молиться за вас, миледи… – проговорил он и добавил, словно ему в голову пришло запоздалое соображение: – Даже если вы останетесь протестанткой.

Ничего более христианского за всю мою жизнь в Ирландии я не слышала, да к тому же из уст малообразованного сельского священника.

– Может быть, в один прекрасный день вы прочтете мессу в часовне Кашельмары, – с улыбкой сказала я, а он ответил, что будет великий день и тоже надеется на это.

Прошло немало времени, прежде чем удалось организовать побег Драммонда, но в конечном счете это пошло на пользу беглецу. К тому времени, когда все было подготовлено, наступила весна, и я знала, что мягкая погода уменьшит его неудобства на пути назад в долину.

Потому что я настаивала на том, что должна повидать его, прежде чем он уедет. Никому другому не могла я доверить моего письма Чарльзу. К тому же мне так хотелось снова увидеть его. Риск стоил того. Мысль о встрече с ним помогла мне перенести долгие месяцы заточения, и я знала: после встречи я обрету новый заряд мужества на предстоящие месяцы ожидания.

Наступил май, тринадцатое мая, и обещание лета вдохнуло волшебную жизнь в сад Патрика.

Драммонд бежал. Тюремщик смотрел в другую сторону, пока он перепиливал решетку в окне и спускал веревку, принесенную ему в камеру, а добравшись до главных ворот, он обнаружил, что они не заперты, а тюремщики спят. Снаружи его ждали люди из Братства, они в темноте провезли его в безопасное место в муравейнике Кладдаха.

Следующим вечером он перебрался в Утерард, и его в теплой хижине ждала горячая еда и место перед очагом, где он мог провести ночь.

К этому времени его уже искали, но никому, конечно, и в голову не пришло, что он отправится на север. Обыскали причалы Голуэя, прочесали Кладдах, заблокировали дорогу на Дублин, но его так и не нашли.

Ночью он добрался до Мам-Кросса, а потом до Клонарина, где отец Донал вручил ему одежду и деньги, помог вымыться, подстричься, избавиться от вшей.

На следующее утро до рассвета Драммонд поднялся в горы и направился на запад вдоль долины к Кашельмаре.

«Над Кашельмарой есть полуразрушенная хижина, – сообщила я отцу Доналу. – Она стоит на склоне приблизительно в полумиле от стены, окружающей поместье».

Я в ту ночь не могла уснуть, лежала, пока не увидела, что небо за Клонарином начинает светлеть. Я все еще пребывала в ужасе: вдруг что-нибудь сорвалось, а когда поднялась, не стала зажигать свечу – оделась в темноте. Накануне вечером я подобрала себе простое серое платье и пару туфель, пригодных для долгой прогулки по склону.

Без света я не могла уложить волосы, но расчесала их в темноте и связала сзади ленточкой Элеоноры. Понимала: вид у меня простоватый, но сознательно пошла на это. Лучше выглядеть простовато, чем рисковать разбудить Макгоуана или Эдит, долго и тщательно выряжаясь. Я уже утратила прежнюю красоту. Напряжение последних месяцев измотало меня, а после рождения Джейн я сильно похудела.

Я завернулась в плащ и на цыпочках вышла из дому.

Никто не увидел меня. Я аккуратно обогнула безупречный газон Патрика и через живую изгородь прошла наверх в направлении гор. Над аллеей азалий стояли сумерки, и я так нервничала, что все время спотыкалась, оглядываясь через плечо. Но за мной никто не шел, и вскоре среди деревьев возникла серая призрачная башня часовни. Я прошла мимо. К этому времени ступни ног у меня начали болеть, потому что тропинка резко уходила вверх. Наконец я добралась до стены, ограничивающей территорию поместья, и до толстой деревянной двери, через которую открывался выход наружу. Я нащупала ключ, уронила его, нагнулась, чтобы поднять. Рука у меня так дрожала, что я с трудом повернула ключ в скважине, но секунду спустя дверь уже закрылась, и передо мной предстал голый горный склон, на котором стояла полуразрушенная хижина.

Я поскальзывалась на камешках и думала: а если его нет, если что-то задержало его, если что-то не сложилось? В то время наверняка я знала одно: три дня назад Драммонд бежал из тюрьмы и с тех пор никто его не видел.

Небо светлело, и, оглянувшись в последний раз, я заметила, что рассвет приложился своими большими золотыми пальцами к озеру далеко внизу.

Дверь в хижине отсутствовала. И тогда я поняла, что его нет, но все же шла дальше, преодолевая боль в ногах, тяжело дыша; воздух обжигал горло, слезы – глаза. Минуту спустя мне пришлось остановиться, чтобы отдышаться, а потом, когда я снова посмотрела на пустой проем двери, то увидела в нем тень, и радостная волна облегчения накатила на меня – он ждал.

3

Он похудел, но от этого казался выше. Морщинки у его рта стали глубже, но это никак не изменило его улыбку. Его волосы выглядели темнее прежнего, не тронутые сединой и клочковатые после ножниц отца Донала.

Драммонд молчал. Он даже не двинулся из двери мне навстречу. Только сделал шаг назад, а когда я пересекла порог, заключил меня в объятия и увлек в сторону, прижал спиной к стене.

Мы по-прежнему молчали. Он начал целовать меня. Драммонд целовал мои щеки, глаза, лоб и нос, наконец он нашел мои губы. Его руки ласкали мою талию, мои бедра, потом снова талию, и, прежде чем они переместились выше, я знала, что подчинюсь любому его желанию.

Я была в ужасе. Заикающимся голосом, с глазами, полными слез, проговорила:

– Пожалуйста, нет… я не очень… страстная женщина… такая бесполезная… такое злосчастье.

Наступила тишина. Я с трудом выносила груз моей скорби, а потому, не в силах посмотреть на него, только напрягала слух в ожидании его слов.

Наконец он спросил очень мягким голосом:

– Кто тебе это сказал? Твой муж? – А когда я согласно кивнула, чувствуя, как горят от стыда мои щеки, он закинул назад голову, рассмеялся и недоуменно воскликнул: – И ты ему поверила?

Кривое зеркало, в которое я смотрелась всю свою замужнюю жизнь, пошло трещинами. Передо мной вдруг появилось иное зеркало, а после этого не было никаких слов. Я просто смотрела, ошеломленная, на свое новое отражение, и, когда он наконец прикоснулся ко мне снова, мои слезы исчезли вместе с грузом злосчастья, который я так долго тащила на себе.

Я излечилась. Впервые начала жить, и страсть бушевала во мне негасимым пожаром.