Шок от возвращения Макгоуана произвел на меня странное впечатление. Голова у меня кружилась, а время от времени я смотрела на себя словно с большого расстояния и видела марионетку, которая изображает хозяйку дома.

– Сара, тебе больше нет никакой нужды беспокоиться о счетах, – сказала Эдит. – Хью хочет, чтобы этим занималась я. По его словам, ты чересчур экстравагантна и тратишь слишком много на одежду. Ты будешь получать содержание, и Хью говорит, что ты ни в коем случае не должна его превышать.

Остальные слуги тоже стали уведомлять об уходе, а когда Эдит заменила их самыми смиренными из девушек в долине, качество обслуживания резко ухудшилось. Но мне сообщили, что это всего лишь временное неудобство, пока порядок не будет восстановлен и Клонах-корт не отстроен заново.

А пока Макгоуаны собирались жить в Кашельмаре.

Наставник Неда уехал, а когда приехал новый, больше недели не выдержал. Даже Нэнни известила об уходе, потому как Эдит попыталась уменьшить потребление дров в каминах детских комнат, и уведомление она отозвала, только когда я разрыдалась и уговорила ее не уезжать.

Странным образом испуг, который я испытала перед угрозой ухода Нэнни, оказал на меня положительное воздействие. Он вывел меня из моего потрясения, а когда потрясение прошло, моя ярость стала закипать снова. Я тщательно скрывала ее, но теперь могла мыслить достаточно ясно, чтобы понимать: что-то необходимо предпринять. Очевидно, мне нужно было дождаться, когда Макгоуан вернется в Клонах-корт, но после этого… Трудности побега снова преследовали меня. Я не смогла бы покинуть Кашельмару без детей, но бежать с детьми было невозможно. Кашельмара, как верно заметил когда-то Макгоуан, место отдаленное. Даже если мы не возьмем багажа, нам так или иначе понадобится экипаж, а к экипажу лошади, конюхи и кучер – без этого тронуться в путь невозможно. Чтобы представить себе все трудности побега, не требовалось большого воображения. Попытка побега ночью с четырьмя детьми могла закончиться только неудачей, потому что, даже если мы сумеем покинуть Кашельмару и Патрик не остановит нас, у нас не было ни малейшего шанса добраться до Джорджа в Леттертурке. О побеге Патрику сообщат максимум через час. Он поскачет за нами, позовет Макгоуана… Если нам и повезет доехать до Леттертурк-Гранджа, Джордж никак не сможет помешать Патрику забрать детей и вернуть их домой. А что случится со мной?

Пламя спички в темноте. Его немигающие глаза над язычком пламени.

Мне было плохо. Мой страх и ненависть к нему поднимались к горлу, как рвота, начинало казаться, что я задыхаюсь, мысли мои путались, я не могла уже сосредоточиться на плане побега. Может быть, когда Макгоуаны вернутся в Клонах-корт, я смогу мыслить яснее.

Патрик для своего пруда с лилиями заказал лучший мрамор из Коннемары, и все то жуткое лето его сад представлял собой яркую массу цветов. Я до сих пор вижу рододендроны – многочисленные, расползающиеся, экзотичные, густых оттенков на фоне буйно разросшейся листвы деревьев, а вдоль дорожки до самой часовни цвели азалии, горели своим жутковатым огнем. Клумбы вокруг похожего на озеро газона тоже были насыщены цветом. Помню, что день за днем смотрела на красные трубочки пламенных настурций, ослепительную голубизну горечавки, многоцветные фантазии самых разных анемонов, бледное совершенство изящных лилий. В тот год цвела и магнолия, а во фруктовом саду ветки персиковых деревьев гнулись под тяжестью сочных плодов до самой земли. Я никогда прежде не видела такого красивого сада. Патрик так упорно работал над каждым цветком, что они, казалось, каким-то таинственным образом начинали жить собственной жизнью, а в часовне истлевала напрестольная пелена на алтаре и скамьи покрывались слоем пыли.

В июне я узнала, что отдохновения от Макгоуанов не предвидится. Они решили остаться в Кашельмаре навсегда, и я, узнав об этом, в отчаянии стала подумывать о том, чтобы бежать без детей. Но я понимала, что не смогу так поступить, не будучи уверена, что потом верну их с помощью закона. Если бы я только могла проконсультироваться с адвокатом и узнать мое юридическое положение. Я постоянно пыталась найти выход. Мне пришло в голову, что вот она наконец ситуация, в которой мне может оказать помощь Джордж.

Я написала ему записку. Дала ее Маделин, когда она приезжала к нам на чай. Это было нелегко, потому что Эдит смотрела на меня, словно коршун, – не совершу ли я какой ошибки, о которой она потом сообщит Макгоуану. Но я перевернула чашку чая на новое платье Эдит, и та была в таком состоянии, что не видела, как я сунула записку Маделин, которая, не меняя выражения лица, затолкала ее в манжет.

Джорджу я написала: «Прежде я приняла решение оставаться здесь ради детей, но дела развиваются так, что, полагаю, для них будет гораздо хуже, если они останутся, чем если я увезу их отсюда. Однако я боюсь уехать в открытую – не знаю, что сделает со мной Макгоуан, если попытаюсь. Уверена, что опасна для него, потому что могу свидетельствовать о его извращенном поведении с Патриком, и если дело дойдет до суда, то я должна быть уверена, что существует хотя бы шанс не только уничтожить их обоих, но и лишить Патрика права опеки над детьми, – Патрик всегда этого опасался. Прежде чем я решусь на побег, я хотела бы знать мое юридическое положение, а поскольку не смогу бежать из долины, у меня нет выбора – только просить Вас встретиться с адвокатом от моего имени. Знаю, что прошу слишком многого, в особенности еще и потому, что Вас, конечно, не порадует скандал, который неизбежен в связи с разводом, но, дорогой мой Джордж, скандалы больше не волнуют меня. Мое отчаяние слишком велико, чтобы думать об этом. Умоляю, умоляю Вас: помогите мне! В частности, узнайте у адвоката, не может ли мое кажущееся согласие со сложившейся здесь ситуацией служить основанием для отказа мне в моем требовании развода. Я не могу бежать только для того, чтобы потом узнать, что мне отказано в праве воспитывать детей. Словами не передать, как я боюсь и ненавижу Макгоуана.

Пожалуйста, верьте мне, когда я говорю, что взывать к разуму Патрика бесполезно. Он никогда, никогда не откажется от Макгоуана. И умоляю Вас, уничтожьте это письмо, как только прочтете его, и никому не говорите об этой моей мольбе о помощи».

В этом, по крайней мере, Джордж послушался меня. Он, вероятно, уничтожил письмо, потому что ни слова из написанного мной никогда не дошло до Макгоуана, но, несмотря на мои предупреждения, он не мог поверить, что Патрик не откажется от Макгоуана даже под угрозой скандала. Полагаю, Джордж был потрясен, так как я облекла в слова то, что он давно подозревал, и потрясение, вероятно, затмило его разум, потому что он приехал в Кашельмару в последний раз воззвать к Патрику.

Патрик и Макгоуан приняли его в малой столовой, а я ускользнула от Эдит, сославшись на головную боль, и спряталась в темном месте на галерее, надеясь увидеть выражение лица Джорджа, когда он будет уходить. Я боялась, что он выдаст меня – расскажет о моем письме, и меня волновало только одно: в безопасности я или нет.

Но я больше так и не увидела Джорджа. Я услышала громкие голоса, а секунду спустя тяжелый удар, за которым наступила тишина.

– Он упал, – сообщил позже Макгоуан доктору Кагиллу. – Такое несчастье. Может быть, апоплексия? Он словно потерял равновесие, и, прежде чем мы успели его подхватить, он ударился головой о каминную решетку.