Та концепция, которой я хочу поделиться с читателем, имеет вид гипотезы, сложившейся в процессе и итоге работы над материалами, представленными в этой моей книге.

Вспомним проникновенные слова Гуссерля о том, что именно в период создания ФА его мучили «неизъяснимо чуждые» миры; среди них он упоминал «мир психологического», который ему надо было заново осваивать. Этот «мир», как было показано, уже существовал как необозримая, доставшаяся от прошлого, но и на глазах меняющаяся область знания. Что касается логики, «мира логического», то и там во времена раннего Гуссерля и его современников тоже возникали «новые миры», например, математическая логика, в которой математик Гуссерль, в отличие от Фреге, не стал специалистом. Но «логический мир» как таковой весьма и весьма его привлекал. Однако и в «мире логического», ранее по большей части существовавший внутри философии, вчерашнему математику пришлось специально осваиваться. По сути все 90-е годы после публикации ФА Гуссерль потратил на глубокое ознакомление с новейшей литературой по логике. Он обратился, однако, не столько к разработке конкретной внутрилогической проблематики, сколько к её теоретико-познавательному обоснованию, что удостоверяет выдающийся результат всей этой работы – I том ЛИ.

Мы, вместе с тем, хорошо знаем – и об этом говорил сам Гуссерль, что его мучил и «мир феноменологического»! Кто-то исходит из того, что таковой уже существовал. Между тем, по строгому счету и в смысле новой феноменологии, его еще не было… Ему лишь предстояло возникнуть – всего-то несколькими годами позже. Не стану здесь вдаваться в очень тонкий вопрос о догуссерлевской, в частности, гегелевской феноменологии, ибо этот мир был совершенно чужд Гуссерлю, что как раз полностью изъяснимо, ибо он философию Гегеля, включая его феноменологию, не знал и как бы заведомо не хотел знать.

Поэтому, казалось бы, верно констатировать, что и гуссерлевской феноменологии еще не было. Да, её не было в полном виде, но она уже зарождалась – там, где молодой мыслитель как бы опирался на для него – в чем-то важном – иной континент знания, на зарождающиеся в его творчестве новые структуры знания, т. е., собственно, на те поиски и повороты собственного творческого ума, которые обещали возникновение новых миров, ещё не обретших ни для Гуссерля, ни тем более для его современников четких очертаний. Полагаю, в случае раннего Гуссерля именно так оно и было. И в постулировании того, что именно было предсуществованием феноменологического мира в дофеноменологическую пору развития Гуссерля, а также в раскрытии соответствующих мыслей, поворотов его исследования как раз и состоит моя гипотеза.

Я опираю её на те конкретные подвижки в сторону неведомой новой феноменологии, которые тщательно регистрировала при разборе ФА. А ведь их оказалось немало!

Так давайте поразмыслим об этом третьем неизъяснимом, новом мире – рождающемся мире феноменологического, который – это свидетельство-откровение Гуссерля нам очень важно – «мучил» его уже в период написания ФА. «Открытие» Гуссерлем своей в полном смысле этого слова новой феноменологии, впрочем, было делом достаточно близкого будущего. II том «Логических исследований» стал уже убедительным стартом новой феноменологии, феноменологии Гуссерля. «Философия арифметики», согласно моей оценке, была её предоткрытием-предчувствием.

Напрашивается аналогия с открытием Америки. Вспомним: первые путешественники, добравшиеся до Америки, устремлялись… в Индию! Уже приплыв к новому континенту, они поначалу давали открытым ими местам те названия, которые были обусловлены легендами об Индии, возникшими в Старом свете. Но ведь их описания на деле уже относились к Новому свету, соответствовали его реалиям. Потом Америка уже была подлинно открыта – описана, освоена – именно как Америка, т. е. как другой, чем предполагали, континент. На всё это, разумеется, потребовалось немало исторического времени.

Нечто подобное (конечно, не буквально) случилось в конце XIX века с ранее неведомым для гуманитарных дисциплин миром гуссерлевской феноменологии. Так вышло, что его открытие, а потом подробнейшее исследование как особого теоретического континента было научно-гуманитарным подвигом одного Э. Гуссерля – и только потом разветвленным делом также его учеников и последователей. Дело это интенсивно развивалось в XX веке; и нет никаких признаков того, что оно не останется одной из ведущих разновидностей философской специализации в нашем, т. е. XXI столетии.

Но как неоднократно подчеркивалось, во время создания ФА Гуссерль ещё точно не знал, какой «новый мир» открывается ему в неясных ещё очертаниях… Такое в истории науки сплошь да рядом случается с поистине выдающимися учеными. Их именно «мучают» как нечто неизвестное, как бы «непостижимое», а потом обретают рождение и развитие «новые миры» знания! При этом отчасти уже уловленные, хотя и смутно, очертания мира феноменологии (по собственному гуссерлевскому признанию, сделанному post factum) не давали ему покоя. А что происходило чуть-чуть до этого? Тогда ещё не было ни специальной терминологии, которая не заимствовалась бы из других дисциплин, ни понимания особого типа специальных проблем, ни даже суждения об очертаниях вновь открытых духовных сфер.

Что делают ученые (и кстати, путешественники) в таких случаях? У них есть «Индия» – и пока еще не Америка! И у Гуссерля некоторое время была своя Индия, а именно: опора на тогдашние философию и психологию и связанные с этими дисциплинами старые термины – например, «психический», «психологический» – как опознавательные обозначения, позволяющие хотя бы в ещё грубой, приблизительной (в целом неадекватной для будущей феноменологии) форме определить принадлежность, пусть отдаленную, нового континента феноменологии к более обширной сфере жизненной реальности и к уже существующим научным дисциплинам. Говоря коротко, этой жизненной реальностью стала так или иначе известная науке и философии область исследования, а именно человеческое сознание.

При этом «свой мир», постепенно открываемый им, Гуссерль в самом широком плане локализовал в целом правильно, когда разместил его в пределах исследований сознания. Он не ошибался и тогда, когда хотя бы частично относил его и к психологической области, ибо именно в науке психологии, как традиционной, так и современной ему, в наибольшей степени в сравнении с другими дисциплинами – исключая философию с её историей – предпринимались исследования человеческого сознания. Правда, психологические работы, специально посвященные интересовавшим раннего Гуссерля проблемам генезиса числа и числовых понятий, были довольно малочисленными. Но ведь Гуссерля затрагивали также и темы представлений и другие проблемы, почему материал как из истории психологии, так и особенно из современной ему психологии, был в ФА достаточно добротным и репрезентативным. Теперь снова подчеркиваю – в разбираемом аспекте: когда в ФА употреблялись понятия «психология», «психологический», на деле имелась в виду не только, осмелюсь сказать, не столько существовавшая тогда наука психология (хотя слово «психология» все же маркирует науку, о которой идет речь.)