эти границы в дисциплинах, на почве синтеза которых работал Гуссерль, еще не были очерчены так резко и решительно, как это случилось впоследствии. (И ведь еще отнюдь не доказано, что размежевание в соответствии с новыми границами, взаимообособление ранее объединенных наук в конце XIX и особенно в XX веке, было для этих наук только благоприятным прцессом…) Кроме того, природа генетической проблематики, заинтересовавшей Гуссерля, была такова, что именно движение через границы дисциплин обещало особое качество исследования, потенциально заключало в себе преимущества, почти что утраченные в силу последующих дисциплинарных дифференциаций.

В отличие от авторов, сетующих на такое смешение исследовательских жанров в ФА, я крамольно полагаю, что синтетический, междисциплинарный характер ФА является несомненным достоинством этой ранней работы, хорошо использовавшей – во имя прояснения числовых понятий – наработки различных дисциплин. Более того, именно опыт междисциплинарного синтеза, каким бы частным и скромным он ни показался в свете последующих открытий Гуссерля, на деле был по-своему парадигмальным как раз для этих открытий. Ибо феноменология (чего подчас не понимали и не принимали великие ученые вроде Фреге и до сих пор не приемлют некоторые логики и философские логицисты) по природе своей не мыслима – она и не возникла бы – без специфического соединения именно тех линий, которые почти естественно сливались в работе молодого ученого над понятием числа.

Но ведь никак нельзя выпустить из виду и то, что, во-первых, сам Гуссерль время от времени выражал недовольство «Философией арифметики», а во-вторых, во второй половине 90-х годов он должен был не просто пережить и осмыслить споры вокруг психологизма, но и пересмотреть, в свете этого размежевания, свои первые публикации, вспомнив в Предисловии к I тому ЛИ слова Гёте о необходимо строгом отношении к недавно оставленным собственным заблуждениям. По поводу первого – строгой самооценки: здесь нет ничего необычного, ибо, как уже отмечено, Гуссерль так и будет двигаться от одного этапа развития своей мысли к другому, резко критикуя и порой даже отвергая ранее достигнутое. Так ведь было и с ЛИ, великой работой, с которой начался философский XX век. А вот к концу жизни, когда стала выстраиваться целостная картина, оказалось: разные подходы и этапы – как ступени единой лестницы, на которой нашлось место не только знаменитым ЛИ, но и долгое время пребывавшей в забвении ФА.

Вернемся теперь к тому, что не только Гуссерль, но и сами философски мыслившие ученые предпочитали, подобно Брентано или Штумпфу, определять свои исследования как психологические. Они предпочитали называть себя «психологами» и, соответственно, писать работы с акцентированно психологическими названиями, но часто и с философским содержанием (пример: «Психология с эмпирической точки зрения» Ф. Брентано). При этом такое их позиционирование себя в качестве психологов чем дальше, тем больше оправдывалось. Последние десятилетия XIX века были временем расцвета психологии и возникновения именно конкретных психологических работ (пример: «Психология звука» К. Штумпфа). Но вот что первостепенно важно: во всех этих случаях речь, однако, шла либо о философских разработках, либо о таких психологических исследованиях, которые велись в рамках философской психологии, ещё не отделившейся от материнского лона философии (к чему, правда, уже были близки работы некоторых психологов того времени). При конкретном анализе ФА показано, что стихией гуссерлевского исследования является проблематика представления (Vorstellung), откуда и возникает – в том числе у самого Гуссерля – идея, согласно которой если не во всей ФА, то в её важных разделах осуществляется исследование чисто психологической природы интересующих его понятий. Частично так оно и есть: психологический материал плотно, повсеместно присутствует в ФА. И всё-таки фактом остается и другое: в истории философской мысли, что хорошо известно (и что показано на примере ряда конкретных исследований, также и в моей книге) при анализе сознания было издавна широко задействовано понятие представления (нем. Vorsfellung, англ. representation). А это имело отношение к углу зрения, начиная с ранних работ – и, как оказалось, до последних произведений – отчетливо и сознательно избранному Гуссерлем. Говоря обобщенно, это был прочный, рано обнаружившийся интерес к генезису понятий первого, фундаментального ранга, либо уже утвердившихся, либо только утверждающихся в разных науках, в том числе в особо интересовавшей его уже с 80-х годов XIX века философии арифметики.

Применительно к темам, обсуждаемым в этом Заключении, оправданно затронуть вопрос о том, в какой мере обращение к психологии объясняется более общим, постоянным для Гуссерля интересом к генезису – к генезису понятий, концепций, мыслей. Это именно так: психология в самом деле помогает и способствует углублению в подобные проблемы. Надо добавить, что такому углублению помогает не только психология. Например, история человечества, история математики в специальной своей части погружена в проблематику исторического генезиса математических понятий. Популярные в XIX и особенно XX веке историко-этнологические исследования отставших в своем развитии народов также привлекали внимание к специфике числовых понятий и операций счета в их менталитете. Гуссерля эта особая сторона Ursprungs-исследований интересовала лишь частично – даже и тогда, когда он зафиксировал необходимость изучить происхождения целых наук (среди них – геометрии) из Lebenswelt, жизненного мира человечества. Но всё-таки и в ФА есть (пусть редкие отмеченные ранее) ссылки на работы антропологов, изучавших специфику математических, числовых понятий в ментальности народов, отставших в своем развитии. И есть (немногочисленные) рассуждения самого Гуссерля о социально-исторической стороне темы происхождения математических понятий. Что же касается психологии, то и в ФА, и позже Гуссерль был убежден: она способствует изучению только одной стороны генезиса понятий, а именно их рождения из процедур, операций сознания, прежде всего из «коллигирования», т. е. объединения представлений. Впрочем, впоследствии он пришел к мысли, что ещё успешнее, чем психология (тем более психология эмпирическая), это может и должна сделать (вместить в себя) феноменология с её особыми подходами к анализу сознания, среди которых все более интересными для Гуссерля снова становились именно генетические аспекты. (Данную тему, достаточно хорошо освещенную в феноменологии, здесь рассматривать невозможно и нецелесообразно.)

Принципиально важен и такой конкретный вопрос: имеет ли место где-нибудь в ФА, в ходе обращения к психологическому материалу, отрицание объективного смысла и значения математических понятий (числа, множества и т. д.). На этот вопрос можно ответить вполне четко: ничего подобного не было (в известных мне книгах и набросках Гуссерля). Пониманию объективности, внеиндивидуальной значимости математических (впрочем, и логических) понятий нигде в ФА – сколько я могу судить из чтения, притом в оригинале, строчка за строчкой, и презентирования этого сочинения – не наносится какого бы то ни было ущерба. Правда, вопросам о такой значимости и её онтологии (в духе размышлений Платона, Больцано, Фреге