Нужно начать с того, что завоевание Северной и Южной Америки проходило, — не говоря уж о хронологии, — в совершенно разных условиях. На «Дикий Запад» устремились переселенцы целыми семьями, с женами и детьми. Даже в таком сугубо мужском киножанре, как вестерн, мы видим жен, любовниц, проституток, певичек в салунах. Здесь одно общество уничтожает другое. Ничего подобного нет в случае с Писарро или Кортесом с их исключительно мужскими военными контингентами, лишенными даже маркитанток, которым не нашлось места на тесных военных кораблях, предназначенных для перевозки войск и только войск. Рауль Поррас Барренечеа («Писарро»; Лима, 1959) даже удивляется, что на кораблях Диего Альмагро оказалось пять женщин (sic!) — пять женщин на четыреста мужчин. Так вот эти мужчины, огромное большинство которых отлично понимало, что никогда не вернется в свою Кастилию, Андалусию или Эстремадуру, мечтали не только о сиюминутной женской ласке, тогда и насилия бы хватило, но и о детях, и о дальнейшей жизни на захваченной земле. Следовательно, сразу же встает вопрос установления контактов между испанскими чужаками и местным населением, прежде всего женщинами, в отношении которых конкистадоры с самого начала игнорировали комиссии ватиканских богословов, дискутирующих на тему, являются индейцы людьми. Клод Леви-Стросс («Печальные тропики»; Варшава, 1992) пишет: «Из всех этих комиссий одна по праву наиболее известная, состоявшая из монахов ордена Св. Иеронима, трогает как тщательностью подхода к делу, прочно забытой после 1517 г. в колониальных начинаниях, так и тем, что она бросает свет на умонастроения той поры. В ходе настоящего психосоциологического обследования, выполненного по самым современным требованиям, колонистам предлагали вопросник с целью выяснить, являются или нет индейцы “способными жить собственными трудами, подобно крестьянам Кастилии?” Все ответы были отрицательными (…). Последняя точка в этом обвинительном заключении поставлена несколькими годами позже таким свидетельством: “Они едят человеческое мясо, у них нет правосудия, они ходят нагишом, едят сырыми блох, пауков и червей… У них отсутствует борода, а если она случайно вырастает, они спешат ее выщипать” (Ортис. Перед Советом Индии, 1525). Впрочем, в то же самое время и на соседнем острове (Пуэрто-Рико), по свидетельству Овиедо, индейцы ловили белых и умерщвляли их, погружая в воду, а затем неделями стерегли утопленников, чтобы узнать, подвержены ли они тлению. Сравнивая эти обследования, можно сделать два заключения: белые прибегали к социальным наукам, тогда как индейцы питали доверие скорее к наукам естественным, и в то время как белые объявили индейцев животными, вторые предполагали в первых небожителей. При равном невежестве последнее было, безусловно, более достойным людей».

Вышесказанное одновременно — образец прелестной литературы и интеллектуального французского миража, единственного и неповторимого, переливающегося всеми цветами радуги. Может, и впрямь на Пуэрто-Рико нечто подобное имело место, зато в других местах все было иначе. В том самом 1525 г., когда Педро Ортис давал показания в Совете Индии, парусники Писарро достигли Тумбеса (на территории современного Эквадора). Пока это была только разведывательная экспедиция с цель проверить, насколько правдивы рассказы об Эльдорадо. Здешние индейцы носили, конечно, немало золотых украшений, но это никак не соответствовало ожиданиям испанцев. Планирующие дальнейшие походы конкистадоры старались поддерживать с туземцами максимально хорошие отношения. Поэтому никакого насилия они не применяли и земли не захватывали. Рыцарь из Эстремадуры Алонсо Могуэр Педро де Молина вместе с пятью соратниками решили остаться на месте и не возвращаться в Панаму, откуда отправилась их экспедиция в глубь континента. Все хронисты дружно отмечали, что в первую очередь на их решение повлияла красота местных девушек, которых они, как видно, ни минуты не считали животными. Ясно, что помолвки совершались без всяких крещений и обращений в новую веру, что объясняет, почему Лас Касас вдруг набирал в рот воды. Стюарт Стирлинг («Писарро — покоритель инков»; Варшава, 2005) идет даже дальше, объясняя, что в терпимом к пришельцам государстве индейцев, еще не окончательно затерроризированных инками, конкистадоры чувствовали себя просто-напросто гораздо лучше, нежели на родине, где свирепствовала Инквизиция и процветало всеобщее доносительство. Вопрос, конечно, спорный, но все же. При этом следует заметить, что пример Алонсо де Молины оказался весьма заразительным и чуть ли не повсеместным. Для сравнения в Северной Америке поселенцы не женились на аборигенках. «Баск Педро де Бустинса, — пишет Стирлинг, — был мелким служащим казначейства, прибывшим в Перу вместе с возвратившимся в колонию Эрнандо Писарро, и сражался при обороне Куско. Он женился на Киспике приблизительно через два года, как ее оставил Сере де Легуизамо, и, вероятно, именно тогда ее крестили и назвали донья Беатрис. В ответ на послание Мора-леса (все это происходило до официального признания индейцев людьми. — Л. С.) император Карл V подарил принцессе поместье Энкомьенда Уркос, расположенное к юго-востоку от Куско из родовых земель ее матери — Кои Рахуи Окльо (на самом деле Койрахуильо — испанцы обычно упрощали инкские имена. — Л. С.), часть которых ранее принадлежала Эрнандо Писарро. Это пожалование совершенно изменило жизнь супругов и детей: пятилетнего сына принцессы, Хуана, и двух младших сыновей от Бустинсы, Педро и Мартина».

Пример брали с самых верхов. Сам Франсиско Писарро взял в жены принцессу инков Киспе Сиса, которую спешно покрестили (обучили ее новой религии за восемь часов) в донью Инесс. Та родила Писарро дочь Франциску и сына Гонсало, ставшего любимцем и наследником покорителя Перу. Ростворовский де Диес Кансеко («Мария, донья Франсиско Писарро»; Лима, 1994) утверждает, что донья Инесс отличалась жутким характером. Она была особой склочной, ревнивой и «неспешной в исполнении супружеских обязанностей». Бросив ее, Писарро, тем не менее, выдал бывшую супругу замуж за своего адъютанта Франсиско де Ампуэро. Дети при разводе ничуть не пострадали.

А кстати, возможно ли было нечто подобное в тогдашней Испании? Развод? Определение права наследования по своему усмотрению без каких-либо документов, составленных чиновниками Инквизиции, всякие внебрачные связи, за которые на обожаемой родине наказывали публичной поркой? Да и о каком прелюбодеянии речь, если женились «на слово» или под возможное материальное обеспечение? Стирлинг отмечает: «По прошествии первых лет конкисты, когда ветераны Кахамарки уже открыто жили со своими индейскими любовницами, миссионеры и метрополия навязали колонии внешнюю благопристойность. Конкистадоров, вступивших уже в пору зрелости, публично осуждали за то, что они не женились и подавали тем самым дурной пример другим колонистам и индейцам. Во времена Писарро на это закрывали глаза». Не приходится отрицать, все это только еще больше раззадоривало католика Лас Касаса в его обвинениях в адрес аморального рыцарства. Что стало в 1550-х гг. следствием прозрения в отношении сексуальных проступков конкистадоров? По завоеванным странам разгуливало новое поколение метисов. Мало того, они, наследуя от отцов имения и титулы, получали в значительной степени и власть. Занятное это вышло поколение! Оно считало испанский языком администрации, как язык победителей. Но и это только половина правды. 14 февраля 1585 г. лиценциат Сепеда направил королю Испании Филиппу II письмо, где сообщил следующее: «Исполняя свою обязанность поддержки родного языка индейцев среди клира на территории епископства Чаркас, могу подтвердить, что преподобный отец Жерониму де Легуизамо, патер прихода Сан Педро де Патоси, свободно владеет языком кечуа». Одевались дети от смешанных браков по-индейски, поскольку такая одежда больше подходила местному климату; исповедовали христианство с разнообразнейшими «добавками», а в общественном и политическом плане считали себя отдельным народом, которым испанский король, может, номинально и властвует, но его представители не должны слишком задирать нос. Таким образом, с самого начала это была взрывоопасная смесь, которая не взрывалась исключительно благодаря длине бикфордова шнура, протянутого из Мадрида до Лимы, Кито или Мехико. Все это никак не отменяет того, что направляемая из американских колоний в Эскориал корреспонденция была полна жалоб на непокорность, наглость и неверность местных монархий. Пока испанский двор получал налоги, его эти сетования мало волновали. Когда поступления прекратились, метрополия предприняла отчаянные попытки что-то изменить, но было уже поздно, сил не хватило. Кто же из нас не помнит Зорро — героя истории Джонстона МакКалли? Под этим именем скрывался молодой испанский дворянин дон Диего де ла Вега. Проведя годы в заморских владениях, прежде всего в Калифорнии, бывшей тогда еще испанской колонией, он убедился в правоте местных жителей и несправедливости узурпировавших власть испанцев, после чего вступил с последними в непримиримую борьбу. МакКалли сочинял свои романы в начале XX в., а посему актерам: Дугласу Фэрбенксу (1920), Тайрону Пауэру (1940), Пьеру Брису (1963), Алену Делону (1975) и Антонио Бандерасу (1998) — играть роль этого героя не раз помогали черты характера, детали костюма, прически тех, кто в Южной и Центральной Америке на самом деле были Зорро. Вот давайте о них и вспомним.