Максим тихонько высвободил руку, на которой спала Рада — она пробормотала во сне что-то невнятное, но не проснулась, — встал, поправил одеяло, укрывая Раду от ветра из приоткрытого окна; неслышно ступая, вышел из спальни и закрыл за собой дверь. Накинул пижаму и прошел в кабинет. Зажег настольную лампу — световой круг выхватил из темноты его рабочий стол, заваленный бумагами. Где это тут у нас? Ага, вот!

Он выудил с книжной полки увесистую книгу, на обложке которой был изображен конный рыцарь в доспехах. Книга была старинной, еще довоенной, очень довоенной, и пахла она древностью — пылью веков, — и напечатана она была угловатым имперским шрифтом, отмененным вскоре после военного путча Неизвестных Отцов. «Габеллу-Ниспровергатель. Протазан пронзает горы. Хроники пандейского похода» значилось на ее титульном листе и пониже, помельче — «Собрание раритетов Е.И.В. Хранилища, в особых случаях для дарения предназначенных».

«Ведьмы обитали в северных лесах исстари, — прочел Максим, наугад раскрыв книгу. — Святой подвижник Туку, осиянный благодатью Мирового Света, припадая к стопам Его Величества и взывая к неизреченной мудрости Его, сообщал странное, отчего посеяно было в сердцах немалое смятение…»

* * *

Телега угрожающе накренилась на ухабе, и лежавшая на ней грузная туша бомбарды — кургузая уродливая труба, сделанная из сваренных вместе толстых полос кованого железа, скрепленных набитыми на них железными обручами, — дрогнула, намереваясь соскользнуть. Защелкали кнуты; лошади, храпя и силясь встать на дыбы — невозможное дело для мощных северных тяжеловозов, — натужно выворачивали шеи, возвращая повозку на ровную дорогу. Капитан в помятой каске и потертом нагруднике что-то закричал, зло и отрывисто; солдаты муравьями облепили скособочившуюся телегу со всех сторон, удерживая норовистый груз: если бомбарда вывалится, плетей не миновать никому.

«Массаракш, — угрюмо размышлял Габеллу, наблюдая за возней, — сколько хлопот с этими неуклюжими чудовищами… Сначала их надо довезти, для чего потребно множество лошадей, потом уложить на деревянную колоду и упереть заднюю часть орудия в земляную насыпь, усиленную деревянным срубом. Канонир засыплет порох; солдаты, пыхтя от натуги, закатят в ствол каменное ядро. Затем к задней части бомбарды подтащат приставное дно и закроют трубу, плотно подперев дно клиньями и бревнами, чтобы при выстреле огонь не вылетел назад. И только потом к запальному отверстию поднесут раскаленный железный прут, и бомбарда с грохотом, окутавшись клубами едкого дыма, выплюнет ядро, летящее на тысячу шагов. Это далеко, но пройдет не меньше часа, прежде чем можно будет сделать следующий выстрел. А час — это много, за час можно и выиграть и проиграть битву. И я ни за что не взял бы с собой эти несуразные сооружения, но без них трудно брать горные замки лесных язычников с крепкими стенами, сложенными из дикого камня. Но и с бомбардами эти осады стоят большой крови, и дорого обходятся короткие яростные стычки в лесу, когда отовсюду летят беспощадные стрелы — ведьмы стреляют без промаха».

Маршал вспомнил, что не далее как вчера паж, подававший ему боевой шлем, вдруг рухнул как подкошенный, упав ничком к ногам Габеллу. Из затылка пажа торчала короткая толстая стрела, а когда тело юноши перевернули, то увидели, что из правой его глазницы высунулось острое жало наконечника — стрела пробила голову насквозь. Опытные вояки, прошедшие с Габеллу не одну тысячу лиг по дымным дорогам Юга и скрещивавшие мечи и с лихими баронами-разбойниками, и со скороспелыми заносчивыми королями, спешившими объявить себя владыками всех земель от моря и до гор, и с кочевниками Крайних Пустынь, поедавшими сырое мясо и пившими горячую кровь, долго не могли понять, как это слабые женские руки могут сгибать лук, мечущий на пятьсот шагов стрелы, пробивающие броню. Но потом поняли: во-первых, руки лесных амазонок оказались не такими уж и слабыми, а во-вторых — пандейские воительницы были вооружены не только луками, но и воротковыми самострелами, легкими и компактными. И очень неуютно чувствовали себя ветераны южных походов на узких просеках, окруженных высокими деревьями с густыми кронами, в которых мог прятаться кто угодно…

В бряканье амуниции и тихий говор марширующей пехоты ворвался глухой стук копыт. Из-за поворота змеившейся дороги вылетел всадник, горяча и без того взмыленного коня, пронесся вдоль колонны и осадил своего скакуна у невысокого холма, на котором расположился маршал Габеллу с офицерами штаба.

— Засада, о светоч острия! — выкрикнул он, натягивая поводья. — Передовые пикеты обстреляны лучниками! Их не обойти — справа болото, слева непролазная чащоба!

Опять засада, раздраженно подумал имперский маршал, все как вчера, и позавчера, и как третьего дня. И снова невидимые лесные стрелки отойдут, не принимая боя, как только железные шеренги его батальонов, сомкнув щиты «черепахой», двинутся напролом. И снова он недосчитается десятка-другого солдат — это вроде бы и немного, но когда каждодневные десятки складываются в сотни, из которых затем получаются тысячи…

— Зажечь лес! — отрывисто бросил Габеллу. — Арбалетчики — вперед! Щитоносцам — прикрыть стрелков!

Все приходится делать самому: испытанные капитаны, привыкшие к равнинам Юга, теряются в этих проклятых зарослях и делают ошибки. А три дня назад допустил ошибку и он сам, светоч острия разящего клинка отца-императора, — сгоряча повесил капитана Инзу, завязшего в болоте и положившего под стрелами амазонок полсотни солдат. Не надо было этого делать, хватило бы ему и плетей — теперь начальники рот чересчур осторожничают, не желая совать голову в петлю, и как бы не пришлось вешать кого-нибудь еще, теперь уже за нерадивость и трусость.

…Сырой лес загораться не желал — в подлеске струились бесчисленные ручейки, и зажечь мокрую чащу можно было, только обложив вековые деревья хворостом до середины ствола или хотя бы на высоту человеческого роста — затея явно немыслимая. Стрелы летели и летели, однако закованная в броню от глаз до пят железная змея имперской пехоты, густо обросшая щетиной алебард и протазанов, упрямо вгрызалась в пандейские леса, нацеливаясь на Гааг-До — крепость на быстрой реке, откуда торные дороги, петляя в межгорьях, паутиной расходились по всей северной Пандее, к ее городищам и святилищам древних языческих богов, хранящих тайны пандейской магии…

«Сегодня погиб генерал-интендант Арсу, — записал на пергаменте преподобный аббат Туку, летописец похода (и по совместительству — бдительное око Святого Престола). — В сих лесах опасность таится за каждым стволом древесным. Дряхлый с виду старец вырос злым чудом прямо из пыли дорожной рядом с конем его милости и деревянным своим посохом без натуги чрезмерной пробил двойной панцирь Арсу. Изрубленный алебардистами грязный дервиш умер быстро, а господин генерал расставался с жизнью долго и мучительно, изрыгая хулу и брань и обильно харкая кровью. В сердцах солдат поселяется робость, и только мои молитвы ежедневные укрепляют дух воинства отца-императора».

Да, скромный летописец явно хотел оставить посильный след в истории, отметил Максим, переворачивая страницу.

* * *

У Гааг-До пандейцы приняли бой. Вынуждены были принять: поредевшая, но все еще могучая армия маршала Габеллу вышла туда, откуда ее мечи могли поразить Пандею в самое сердце. Фланги пандейского войска упирались в лес, и светоч острия разящего клинка отца-императора нанес фронтальный удар панцирной кавалерией, рассчитывая смять ряды лесных воинов тяжким разбегом стали. Расчет не оправдался: имперские рыцари напоролись на «чеснок». Лошади калечили ноги на щедро рассыпанных в густой траве четырехконечных железных колючках и сбрасывали седоков; стальная волна всадников дрогнула и смешалась, атака захлебнулась под тучами стрел, и тогда из-за холмов вынеслась пандейская конница. Элита лесного народа, сыновья и дочери вождей кланов рвались в бой, сбивая в кучу и гоня перед собой доселе непобедимых имперцев. Чаша весов заколебалась…