Ференц погиб пять лет назад, умер от полученной в бою раны – правда, в тавернах шептались, что рану нанесла недовольная шлюха, которой он не заплатил.

Воздух был насыщен запахом с кухни – там на открытом огне жарили дикого вепря. Янош узнал этот аппетитный запах, приправленный вонью паленой щетины, кое-где случайно оставленной на туше. Запашок жженой щетины перемежался со сладким ароматом осенних яблок.

За дубовой дверью на первом этаже сбились в стайку полдюжины молодых служанок в придворных нарядах. Их длинные шелковые юбки, шнурованные бархатные корсажи и расшитые бисером головные уборы, должно быть, привезены из Вены, подумал Янош, поскольку в глухомани Верхней Венгрии[19]определенно не отыскать такого изящества.

При приближении конюшего девушки присели и склонили головы, хотя он заметил, что украдкой они посматривают на него, и услышал подавленный вскрик и приглушенное хихиканье.

– Не надо кланяться, девушки, – по-немецки сказал Янош. – Я слуга; так же как и вы, я служу графине.

Словачки захихикали над его изысканными манерами и венгерским акцентом. Те, кто посмелее, начали строить глазки.

Лакей тихо постучал в дверь, и она чуть приоткрылась; в щелочке показались ротик и носик хорошенькой – хотя и болезненно худой – служанки. Они о чем-то пошептались с лакеем, и дверь тихо отворилась. Яноша ввели в обширный зал, освещенный люстрами с сотнями мерцающих свечей.

Квадратный зал был полупуст, а в дальнем конце его сидела женщина под черной вуалью.

– Подойдите, мастер Сильваши, – позвала она. Ее накрахмаленный кружевной воротник стоял прямо вокруг шеи, как квадратное знамя, и слегка колебался, когда она говорила.

Янош подавил гримасу нетерпения, решив, что в присутствии этой скрывавшейся под вуалью женщины лучше вести себя сдержанно.

Он остановился в нескольких футах от возвышения, похожего на трон, и низко поклонился, взглянув на красные туфли графини и рассмотрев на них жесткие складки серебра и золотую парчу.

Янош наморщил нос. До него донесся едкий металлический запах медных монет, и его глаза украдкой искали источник этого запаха.

– Графиня Батори, этот визит – большая честь для меня, – сказал он.

– Вот как? – ответила она. – А я слышала, что вам не терпится лечь спать.

Янош сглотнул, удивившись, как быстро в этом замке распространяются слухи. Потом собрался с мыслями и подумал о том, в каком состоянии нашел здешних лошадей.

– Все верно. Ваши – как правильно их называть? – шпионы хорошо вам служат. Да, графиня, я, признаться, устал после тяжелого двухдневного путешествия и ужасного дня в конюшнях.

– Шпионы? Вы дерзки, пан Сильваши. Это верные слуги, которые говорят мне правду и сообщают о дурном поведении.

– Что вы называете дурным поведением, госпожа? Я приехал из Шарварского замка – вашего замка. По вашему требованию, госпожа.

– Нет нужды напоминать мне, словно я выжила из ума и ничего не помню!

Подавив раздражение, Янош решил зайти с другой стороны.

– Я посвящаю всего себя лошадям и приложу все силы, чтобы они были здоровы и хорошо выезжены. Ваша конюшня должна быть достойна имени Батори.

Он заметил, как вздрогнула черная вуаль, и сгорал от нетерпения узнать, что же кроется за завесой черной сетки.

– Как я понимаю, мои конюхи вас разочаровали.

– Лошади в плохом состоянии, графиня. Понадобится несколько недель упорного труда, чтобы восстановить их здоровье.

– Мой конюший умер, а его племянник – идиот, – сказала она, приподняв вуаль и откинув ее на темно-рыжие волосы.

– Я…

Янош не смог продолжить. Он смотрел на белое лицо с кожей гладкой, как отполированный мрамор, цвета венецианского фарфора. Из-под изящного изгиба бровей на него смотрели горящие янтарные глаза, каких он никогда не видел.

Казалось, это не женщина из плоти и крови, а совершенная статуя, изваянная величайшим на свете скульптором. За исключением глаз. Глаза были как у дикой кошки. Графиня была ошеломительно красива. Он не мог отвести глаз. Его глаза пробегали по ее чертам снова и снова, выискивая хоть какое-то несовершенство.

Но, несмотря на ее возраст, он так и не смог найти ни единого изъяна.

Графиня кивнула лакею, и тот протянул ей плетеный кожаный хлыст.

– Вы вернули мне это, – сказала она. – А ведь я намеренно послала его вам.

Янош с трудом оторвал глаза от ее лица и посмотрел на хлыст.

– В нем не было необходимости. Лошадей хлестать не надо, а мальчишки-конюхи просто невежественны.

– Хлыст может быстро устранить невежество.

– Более действенными я считаю другие методы, графиня.

Среди служанок пронесся сдавленный вдох.

Эржебет бросила на них строгий взгляд, и во всем зале, даже самых отдаленных его уголках, воцарилась тишина.

– Говорят, вы унаследовали от отца – нет, от деда – сверхъестественную власть над лошадьми. Я помню его по своей юности в Шарварском замке. Мне было пятнадцать, когда меня привезли туда в качестве невесты.

– Просто я хорошо понимаю лошадей. Это вовсе не власть.

– Вы полагаете, что сможете объездить моего белого жеребца?

– Я знаю, что смогу.

Мраморное лицо сложилось в улыбку, немного внушавшую благоговейный ужас, – как будто скульптор, его создавший, никогда не предполагал на нем подобной эмоции. Изваянные черты, надменные и совершенные, как будто рассыпались, оставив на полу белые осколки.

Потом лицо вернулось к своему мраморному спокойствию, и никакое выражение более не нарушало его молочной гладкости.

– В моих поступках что-то не так, графиня?

– Да, – проговорило совершенное лицо. – Божек, проводи конюшего Сильваши обратно в его покои.

Из тени вышел лакей и встал рядом с Яношем.

– Вам не хватает только одного, молодой конюший, – сказала графиня, снова опуская вуаль.

– И что же это?

– Покорность, – ответила она. – Но здесь, в Чахтицком замке, вы этому научитесь.

Батори щелкнула пальцами, и звук разнесся по всему залу.

Двое стражников схватили Яноша за руки, сильные пальцы сжали его локти, и молодого конюшего быстро вывели обратно в переднюю.

Пламя факелов затрепетало от дуновения ветра, когда массивная дверь захлопнулась за ним.

Карбондейл, штат Колорадо

29 ноября 2010 года