– Ага…

Сзади послышались шаги. Соплеух быстро сунул заколку в карман ватника, поднял палку и обернулся. К нему подошел Саша Лосев, большой грузный мужик, тоже пришедший за хлебом.

– Ты чего? – буркнул Саша.

– О, здоров, Сашок! – заискивающе дернул головой в ушанке Соплеух. – Во, отбил у псины!

Он показал Саше кожаное кольцо, которое слегка распрямилось.

– Чего? – хмуро сощурился Саша.

– Так это… колбаса, видать. Спиздила с комбината. И деру на нашу сторону!

– Да какая это колбаса? – хмуро смотрел Саша.

– А! – Соплеух повертел кольцо, понюхал приплюснутым носом. – Не, это вот что: потрох бараний. Точняк! Они его потом ливером набивают. Вишь, свернут в трубку?

Щурясь заплывшими глазами на кольцо, Саша вытащил из кармана ватника пачку “Парламента” и зажигалку:

– Когда должок отдашь?

Соплеух прижал кольцо к своему темно-серому ватнику:

– Саш, ёк-макарёк! Бля буду, как мамаше пенсия капнет – сто пудов, зуб даю!

Саша молча закурил. Сплюнул.

– Второй месяц пошел.

– Сашок, ну ни копья сейчас, клянусь! Вот на хлеб наскребли, мать в магаз с утра погнала, жрем картоху с капустой, пустой чай без сахеру, ни весла в доме.

Саша помолчал, выпустил дым:

– Значит, так, если до праздников не вернешь, я тридцать первого приду и окна у вас повысаживаю. Будете с ветерком Новый год справлять.

– Саш, клянусь, вот гадом буду…

– Будешь гадом, если не вернешь. Гадом на морозе, бля.

– Саш, все понял. Возьми хоть эту… требуху. Она хорошая. Когда у нас овцы были, бабуля из требухи супец варила, вкусно. Бери, бери!

Соплеух запихнул кольцо в сумку Саше. Саша молча пошел к магазину. Отстояв очередь, купил черствую буханку ржаного и два теплых белых батона. Пошел домой через поселок.

Дома жена заканчивала топить печь. Саша выложил теплый батон на стол, вытащил из сумки кожаное кольцо, протянул жене:

– Вот.

– Чего это? – Жена глянула недоверчиво.

– Кишки бараньи с комбината. Я это… Соплеуха отрэкетировал. Ему кто-то вынес.

Жена взяла кольцо, осмотрела, понюхала.

– Штуку так и зажал, гад. Клянется к празднику отдать. – Саша снял шапку и шерстяные перчатки.

Жена кинула кольцо на пристолье у печки, где стояли два горшка, лежали чищеная картошка, шмат сала и луковица:

– Даже у Соплеуха вонючего и то блат на комбинате. А у нас – никого!

– Заныла… – Саша снял ватник, повесил на гвоздь у двери. – Серега уволился, Санек уехал. Найдем, не боись.

– Найдем, найде-е-ем! – издевательски пропела жена, сузив и без того маленькие губы. – Весь поселок колбасу тащит и жрет, а мы только нюхаем.

Саша махнул тяжелой рукой, сел за стол, отломил теплую горбушку и зажевал. Жена сложила картошку, сало и луковицу в малый горшок, налила воды, посолила, закрыла крышкой, задвинула ухватом в печь. Выпрямилась, уперев руки в худые бедра:

– Ну и чего мне делать с этими кишками?

– Не знаю.

– Их же мыть надо!

– Да они уже промыты, скручены.

– Вон кровища запеклась.

– Лен, если б они не промыты были, их бы не свернули. Точняк! Это сверху. Налипло.

Жена взяла кольцо. Снова понюхала:

– Воняет…

– Так это ж потрох! Должно так. Он питательный. Недаром ливером набивают.

Жена быстро обмыла кольцо под умывальником, положила на доску, нарезала кусками. Затем ссыпала в большой горшок с приготовленными к варке щами, закрыла чугунной крышкой, подняла ухватом и со звуком икоты задвинула в печь. Взяла длинную кочергу, подгребла догорающие угли к горшку.

– Налей мне, и поеду, – попросил Саша, дожевывая горбушку.

Жена налила ему чаю в большую чашку со скрещенными советским и американским флагами и надписью SUMMIT-1987. Он подвинул к себе банку со смородиновым вареньем, отрезал хлеба, наложил на него варенья и стал жевать и прихлебывать чай. Жена налила себе чаю, положила в него варенья, отпила, села, но сразу вскочила:

– Тормозок твой… щас.

Отрезала ржаного хлеба, положила на него кусок сала, отрезала кусок пирога с тем же смородиновым вареньем, все завернула в газету. Положила в Сашину сумку. Туда же сунула пару яблок, кривой огурец и полголовки чеснока. Саша глянул на часы:

– Все, пополз.

Встал, задевая стол грузным телом, вылез. Надел ватник, шапку, достал сигарету, сунул в рот, закурил.

Жена отхлебнула чай, подняла прислоненную к печке жестяную дверцу, закрыла зев печи, поднявшись на цыпочки, задвинула заслонку в трубе:

– Пораньше сегодня?

– Не знаю, как покатит. Сегодня ж праздник. Две службы.

– Аааа…

С сумкой на плече он вышел в сени, открыл чулан. Взял старый чемодан, квадратный щит, покрашенный белой краской, связанные четыре бруска и складной стульчик. Вышел на крыльцо, спустился и пошел по припорошенной снегом земле, попыхивая сигаретой. Поселок уже проснулся, печи топились. Саша добрел до автобусной остановки, глянул на часы. На остановке стояли четверо. Двоих мужиков он знал, но говорить не стал, стоял, отвернувшись и докуривая сигарету. Подошел автобус. Саша влез последним со своими вещами, поставил чемодан в проходе, прислонил к нему белый щит, бруски, стульчик. Достал и показал проездной. Автобус был неполный. На четвертой остановке Саша сошел. Возле храма целителя Пантелеймона, возвышавшегося прямо у дороги, уже стояли машины. Люди шли на литургию, которая началась полчаса назад. Саша подошел к ограде, опустил свой тяжелый чемодан на асфальт. У входа, как всегда, сидели двое нищих – молодой одноногий Коля и пожилая одутловатая Оксана. Неподалеку от Оксаны стояла с лотком старуха Настя, торгующая сушеными травами, вареньем и деревянными ложками. Сашу обрадовало, что других торгующих не было. Оксана и Коля поздоровались с ним. Буркнув: “Здорово!”, он развязал бруски, поставил их, соединив стальными прутьями, сделав подстолье. Водрузил на подстолье белый квадратный щит. Раскрыл чемодан. В нем лежали двадцать шесть банок с медом, шестнадцать маленьких и десять больших. Саша выставил их на щит, закрыл чемодан, раскрыл свой стульчик, но садиться не стал, а закурил и осмотрелся. Народ шел. Не то чтоб народ, а отдельные люди. Большая часть уже была в храме, откуда доносилось пение небольшого хора и бормотание священника.

“Ухтомского деда нет сегодня, – удовлетворенно подумал Саша. – Это хорошо. Может, захворал. Хоть бы на подольше…”

Дед с Ухтомы был главным и опасным конкурентом Саши по медоторговле. Вообще, Саша занялся медом всего с конца августа. В августе Вовка Мальцев с одним залетным дагестанцем ограбили ночью пасеку в Кукобое. Вывезли они на форде дагестанца шестьдесят рамок, полных меда. Дагестанец предложил Вовке дело. Необычное. Делать его стали сразу после ночного налета: из патоки, старого меда и крахмала сварили литров сто фальшивого меда, разлили по банкам, а в каждую банку положили по кусочку настоящих сот, срезанных с украденных рамок. Банки получились красивые. Их было много: 368. Половину забрал и увез дагестанец, остальные достались Вовке. Он складировал их у себя на чердаке. Его жена и теща начали торговлю сперва во Владычном, но там и своих медонош хватало, да еще с настоящим медом. Стали они мыкаться по рынкам, но толку было мало. Машины у них сроду не было, возить банки на себе – в лом. Да тут еще Вовка в очередной раз присел “по бакланке” на два года. Глупо получилось, в чайной залупился на азеров, слово за слово, дошло до мордобоя с поножовщиной. Вовку подрезали, а он успел одному азеру проломить бутылкой череп. Короче, у азеров оказалась крепкая ментовская рука, Вовку посадили. Вот тогда жена его и обратилась к Саше и Лене: помогите банки впарить, барыш пополам. Ленка сразу отказалась банки ворочать. Да и торговать она не могла, не умела ни улыбаться, ни говорить с покупателями. Пришлось впрячься Саше в новое дело. Выбора не было, потому как и денег не было, как и всегда у них. Потолкавшись на рынках, он понял, что здесь ничего не обломится. И выбрал храм Пантелеймона, придорожный. Торговал Саша по воскресеньям и в праздники. Вначале пошло неплохо: за сентябрь купили сорок банок. Поллитровая стоила 400 рублей, маленькая – 200. Но потом, в черный день календаря на Воздвиженье, возник этот дед с Ухтомы. Он прикатил на своих зеленых жигулях с батареей банок настоящего меда, с аппетитной запечатанной рамкой, пергой, воском, прополисом. Поставил два стола, раскинулся. Сперва хотел вообще встать рядом с Сашей, но Саша сразу допер: