– Так что, Лидочка, закройте навсегда тему чистоты поп. – Фраерман победоносно налила себе рислинга. – Не вам ее муссировать!

Она залпом осушила бокал. Было заметно, что он дрожит в ее полной руке.

– Отчего же не мне? – не смутившись, спросила Боброва.

Ее щеки тоже слегка заалели.

– Оттого что в этой теме палец супротив бумаги все равно что плотник супротив столяра, как любил говаривать мой великий дед.

Гости облегченно заулыбались. Виктор Львович взялся за сердце, шумно выдохнул:

– Ну… слушайте… дорогие мои…

– Женщины! А? – качал головой Семенов.

– Евгения Леонидовна… – восхищенно-испуганно качала головою Зоя. – Вот это аргументация! Этому… нечем возразить! Это козырь!

– Туз! – кивнул очками Фраерман.

– Который бьет все карты! – радостно рассмеялась Зоя.

– Туз бьет, но не все. – Боброва встала, шагнула от стола, отвернулась, с усилием подтянула вверх узкую юбку. – Все карты бьет джокер.

Все снова замерли.

Под юбкой были только колготки, сквозь которые просвечивали розовые трусики. Боброва спустила колготки, не спеша стянула трусики, наклонилась и, так же взявшись за ягодицы пальцами с ненакрашенными ногтями, развела их. Зад у Бобровой был значительно меньше, со смуглой гладкой кожей без прыщей. Вокруг аккуратного ануса виднелся легкий розовато-коричневатый ореол.

Все молча смотрели.

– Достаточно? – спросила Боброва.

– Вполне! – тряхнула головой Евгения Леонидовна так, что сверкнули ее голубого топаза серьги.

Едва Боброва выпрямилась и привела себя в порядок, она встала, подошла к ней, обняла:

– Правда посередине! Да? Мир?

– Мир, мир, – улыбнулась Боброва.

– Мир! Ура! – поднял бокал Виктор Львович.

– Миритесь немедленно, а то насильно помирим! – выкрикнул Сергей Николаевич.

– Мы не ссоримся. – Боброва опустилась на свой стул.

– Мы дискутируем! – подняла бокал Фраерман.

Молчаливая Аглая Михайловна взяла свой бокал:

– После таких дискуссий можно и разрыв сердца получить. Правда, Мария Умаровна?

– Что? – выпучила глаза и открыла рот мама Бобровой.

– Я говорю, они совсем спятили! – прокричала ей Семенова.

– Да, да, да! – Старушка замахала рукой и засмеялась. – Хулиганки!

– За наших очаровательных хулиганок! – протянул бокал Фраерман.

– Ура! – выкрикнул Виктор Львович.

– Всегда! – чокнулся с Бобровой Семенов.

– Везде! – смеялась Фраерман.

– И вместе! – тянулась к ним Зоя.

Стали чокаться и выпивать. Семенов поставил опустошенную рюмку на стол, подцепил вилкой кусочек сациви, понес ко рту, но вдруг замер.

– Что? – заметила его жена.

Он сидел, замерев, с поднесенной ко рту вилкой. И вдруг рассмеялся. Его усатое лицо с утиным носом и густыми бровями сморщилось от смеха. Он затрясся одной головой, бросил вилку, сжал кулаки и с силой оперся ими о стол.

– Сережа! – с укоризной пробормотала Аглая Михайловна.

Зажмурившись, Семенов смеялся мелким, быстрым смехом, утиный нос его ритмично дрожал в такт. Закусывая, все поглядывали на него, ожидая, когда он отсмеется. Но он не торопился: дух смеха словно вселился в него. Он стонал, крякал, выпускал сдавленное “и-и-и-и!” сквозь сжатые зубы, стучал кулаками по столу так, что звякала посуда, мотал головой, притопывал под столом ногою, замирал и снова начинал смеяться.

– Сережа! – Жена шлепнула его по руке.

Наконец в изнеможении он схватил салфетку, прижал к лицу.

– Ох, смерть… хватит… все… – простонал он, вытирая мокрые глаза, зашмыгал носом. – Просто я кое-что вспомнил.

– Мы это уже поняли, – кивнула Евгения Леонидовна.

– Вот… уффф… – Он отдышался и серьезно продолжил: – У нас в институте в мужской уборной было написано: “Позор и срам на всю Европу тому, кто вытрет пальцем жопу!”

Все разочарованно усмехнулись.

– Давайте сегодня без мата, – произнесла Боброва.

– Да… попу, попу, – исправился Семенов. – Так вот, Лидия Павловна, я думаю, что, если бы я вспомнил этот народный аргумент пораньше, ни Жене, ни вам не пришлось бы ничего показывать.

Фраерманы, Зоя и Виктор Львович рассмеялись.

– Шипы запоздалые, – откомментировала Боброва, вставая. – Так, я подаю пирог. Доедайте закуску, товарищи!

Она отправилась на кухню. Бабушка поспешила за ней.

– Пирог – это великолепно! – потряхивала кудряшками Фраерман.

– Пирог идет к нам на порог! – срифмовал Виктор Львович.

– Об этом пироге с судаком давно пора слагать поэмы! – погрозил всем ножом Фраерман.

– Сережа, а в твоем институте были грязные сортиры, – сказал Бобров.

– Не согласен! – замотал головой Семенов.

Все рассмеялись. И занялись завершением закуски.

– А я теперь знаю, какая разница между попой и жопой, – произнес Гарик.

– И какая же? – спросила Зоя.

– Попа чище жопы.

Гости усмехнулись.

– У моей мамы – попа, – продолжал Гарик.

– А у меня? – подняла брови Евгения Леонидовна.

– Не знаю… – пожал худым плечом Гарик, криво усмехаясь.

– Так-так, юноша? – Евгения Леонидовна демонстративно уставилась на него.

Гарик хмыкнул, отводя взгляд.

– Юноша-а-а! – ждала она.

Гарик молчал.

Фраерман протянул через стол кулак и слегка ткнул Гарика в плечо:

– Ты чего хамишь, парень?

– Я не хамлю.

– Ты в седьмом классе?

– Ну.

– Ну! Баранки гну. Не третьеклассник ведь, а?

– Нет.

– Не дурачок? Или дурачок?

– А при чем здесь… – Гарик исподлобья глянул на Фраермана.

– Да при том! Если сидишь со взрослыми, веди себя как мужчина, а не как сопливый школяр. Отвечай за свои слова.

Гарик что-то пробормотал. Бобров дожевал ветчину:

– Ммм… во-первых, не надо руки распускать за столом.

– А за такие его слова, дорогой Сергей Сергеич, вообще-то… по физиономии бьют.

– Руки распускайте у себя в семье.

– К счастью, мне это делать не приходиться. Оба моих сына хорошо воспитаны.

– Вот с ними и распускайте руки.