– Ну что, детка, ты отыскала свою куклу?

Ее затрясло от злости, она вытащила палец изо рта, сжала кулак и попыталась меня ударить. Я увернулась и сердито спрятала лицо за шею ее матери.

– Элена, так нельзя! Ответь синьоре, – раздраженно одернула ее Нина. – Скажи, что мы найдем Нани завтра, а сегодня купим еще одну куклу, очень красивую.

Но девочка замотала головой, а Розария прошипела:

– У того, кто ее украл, должно быть, совсем плохо с мозгами.

Она сказала это так, как будто существо, растущее у нее в животе, впало в ярость от нанесенной им всем обиды, а потому она имеет право злиться даже больше, чем Нина. Коррадо неодобрительно махнул рукой, сказал, что все дети таковы: если ребенку понравилась игрушка, он ее заберет и потом скажет родителям, что нашел ее случайно. Вблизи он выглядел не таким старым и, конечно, не таким мрачным, каким показался мне издалека.

– Сыновья Карруно никакие не дети, – возразила Розария, а Нина с более выраженной, чем обычно, диалектной интонацией выпалила:

– Они сделали это нарочно, мать их подговорила, чтобы напакостить мне.

– Тонино им звонил, дети ничего не брали.

– Карруно врет.

– Если даже так, ты могла просто сказать, что он ошибается, – укоризненно заметил Коррадо. – Что подумал бы твой муж, если бы сейчас тебя слышал?

Нина сердито уставилась в пол. Розария покачала головой и повернулась ко мне, ища поддержки:

– Мой муж слишком добрый. Вы представить себе не можете, как плакала бедная девочка всю ночь, не спала, у нее даже температура поднялась, да и нам она покоя не давала.

Я смутно догадывалась, что они винят в исчезновении куклы семейство Карруно, прибывшее на катере. Разумеется, они пришли к выводу, что те хотели досадить матери, заставив страдать ребенка.

– Малышка дышит с трудом, у нее, бедняжки, насморк, – сказала Розария и одновременно повелительным жестом потребовала носовой платок.

Я потянула было язычок молнии на сумке, но замерла, не расстегнув ее и до половины – испугалась, что они увидят мои покупки и станут задавать вопросы. Муж поспешно протянул Розарии один из своих платков, и она вытерла нос девочке, которая дергала ногами и отбивалась. Я застегнула молнию, проверила, хорошо ли закрыта сумка, и с опаской оглянулась на продавщицу. И разозлилась на себя за свои нелепые страхи. Спросила Нину:

– Температура высокая?

– Поднялась, но совсем немного. Пустяки, – ответила она и, словно пытаясь показать мне, что Элена чувствует себя хорошо, с принужденной улыбкой попыталась спустить ее с рук.

Девчушка энергично воспротивилась. Она крепко обхватила шею матери и висела на ней, болтая ногами в пустоте, крича, лягаясь и отталкиваясь от пола при малейшем прикосновении к нему. Нина некоторое время стояла полусогнутая, наклонившись вперед в неудобной позе, держа дочь за бока, пытаясь оторвать ее от себя и в то же время стараясь уклониться от ударов. Я чувствовала, что терпение у нее вот-вот иссякнет, как и сочувствие, и что она с трудом сдерживается, чтобы не заплакать. Куда подевалась та идиллия, свидетелем которой я стала на пляже? На лице ее промелькнула хорошо знакомая мне досада от того, что подобная сцена разворачивается на глазах у посторонних. Она уже явно не первый час безуспешно старалась утихомирить ребенка и выбилась из сил. Она попыталась закамуфлировать ярость дочки, надев на нее красивое платьице и красивые туфли. Сама она выбрала изящное платье цвета темного винограда, которое было ей к лицу, подобрала наверх волосы и вдела в уши длинные серьги, которые покачивались и касались стройной шеи. Она не желала поддаваться отупению, хотела взбодриться и, посмотревшись в зеркало, увидеть себя такой, какой была до того, как дала жизнь этому существу, до того, как приговорила себя навсегда привязать его к себе. Неведомо зачем.

Скоро она начнет кричать, подумала я, потом ударит дочь, пытаясь таким образом разорвать эту связь. Но вместо этого их связь станет более сложной, ее только укрепят угрызения совести и унизительное положение жестокой матери, не такой, какой велят быть общественное мнение и глянцевые журналы. Элена вопила, плакала, нервно поджимала ноги, как будто у входа в магазин игрушек ползали змеи. Живая иллюстрация бессознательного поведения. Девочка не желала стоять на своих ногах, она хотела, чтобы ее держали ноги матери. Она была начеку, потому что уже догадывалась, что Нине это скоро надоест, она почувствовала это с того момента, как ее стали собирать на прогулку, по мятежному настроению своей юной матери, по ее жадному стремлению быть красивой. Поэтому она и вцепилась в нее. Потерянная кукла – просто оправдание, подумала я. Больше всего Элена боялась, что мать сбежит от нее.

Возможно, сама того не замечая, а возможно, просто не выдержав, Нина, резко встряхнув и попытавшись привести ребенка в чувство, вдруг грубо прошипела на диалекте:

– Прекрати немедленно, перестань, чтобы я больше этого не слышала. Ты поняла? Не желаю тебя больше слышать, надоели мне твои капризы!

И изо всех сил дернула девочку за подол, но этот резкий рывок явно предназначался не платью, а ребенку у нее на руках. Нина тут же смутилась, перешла на литературный итальянский, поморщившись и словно осуждая себя, и произнесла с нажимом, обращаясь ко мне:

– Извините, не знаю, что и делать, я совершенно измучена. Отец уехал, и теперь она все время со мной.

Розария со вздохом забрала у нее из рук ребенка, взволнованно бормоча: “Иди к тете”. На этот раз Элена, как ни странно, не оказала сопротивления, а тут же уступила и даже обняла тетку за шею. Ею руководила обида на мать, уверенность, что другая женщина, бездетная, но ожидающая ребенка, – а дети очень любят еще не родившихся малышей и несколько меньше – новорожденных, – окажется более ласковой, прижмет ее к толстой груди, посадит на круглый живот, словно на сиденье, и защитит от возможных вспышек гнева скверной матери – той, что не сумела позаботиться о кукле и потеряла ее. Она с преувеличенной радостью пошла на руки к Розарии, и в этом крылся коварный намек: тетя лучше, чем ты, мама, тетя гораздо лучше, и если ты будешь так со мной обращаться, то я навсегда уйду к ней и не буду тебя любить.

– Вот так, иди к тете, дай мне немного отдохнуть, – проговорила Нина с гримасой разочарования. На верхней губе у нее блестели капельки пота. Она повернулась ко мне: – Иногда никаких сил уже нет.

– Мне это знакомо, – ответила я, давая понять, что я на ее стороне.

Но Розария вмешалась, пробормотала, обнимая девочку:

– Чего мы только не переживаем из-за них! – и осыпала Элену звучными поцелуями, повторяя охрипшим от нежности голосом: – Красавица моя! Красавица моя!

Ей не терпелось присоединиться к нам, матерям. Она считала, что ждала слишком долго, а потому к нынешнему времени вполне подготовилась к этой роли. И решила немедленно продемонстрировать нам, особенно мне, что сумеет успокоить Элену лучше, чем невестка. Она поставила девочку на пол и сказала: