«На чужом берегу». Шэнти корсаров

Сар-Итиада

9 августа 652 года. Побережье Западного океана. В пяти милях от Тириахада.

Красное небо слилось с кровавой морской гладью и начало постепенно темнеть. В сонный закатный час ветер почти улегся, и низкие, ленивые волны, тихонько шурша, нежно обнимали высокие борта. Буря закончилась, но столкновение с ней не прошло даром для черного корабля, и его отражение в подрагивающей воде выглядело намного более впечатляющим, нежели само судно.

Пиратский корабль был сильно побит безжалостным морем, а ревущие волны-монстры оставили в его фальшбортах ужасные проломы, походящие на следы от гигантских зубов. За те ужасные дни, когда стройного красавца со впечатляющим парусным вооружением мотало по океану, словно сорвавшийся с ветви древесный лист под дыханием осеннего ветра, он лишился обеих мачт, парусов и рей, почти весь такелаж был оборван.

Совсем недавно беспощадные лавины мутной от пены воды били в деревянный корпус, жалобно трещавший и скрипевший всякий раз, когда поднимался новый вал, и каждый такой треск эхом отражался в сердцах людей, доверивших свои жизни чудовищу из дерева и парусины. Много раз наступал момент, когда казалось, что сейчас все закончится, а очередная волна разобьет судно вдребезги… но нет, корабль держался, несмотря ни на что, упрямо подставляя свои борта под удары воды и ветра. Он шел дальше, яростно пробираясь сквозь бури и непогоду, слившиеся для него в один сплошной, непрекращающийся шторм. Измученным морякам представлялось, будто это сам зеленовласый бог Тайдерр сошелся в ужасной схватке с дикими морскими монстрами где-то там, в черных пучинах, защищая свое Террамаре[2]от врагов.

Безумие ветров и вод продолжалось не одну неделю, и когда людям уже начало казаться, что узлы бурь заплелись навечно, буйство стихии неожиданно закончилось, и море сменило черную маску гнева на белопенную милости. Беснующиеся волны успокоились и плавно, словно девы-танцовщицы из далеких восточных султанатов, начали исполнять завораживающие движения, сливаясь с водной гладью, будто с бархатным ковром. Дикие завывания ветра превратись сперва в заунывный шепот, а вскоре и вовсе затихли. Дождь угомонился, а среброликая богиня Аллайан избрала новую цель для своих сверкающих стрел-молний, направив их куда-то на северо-восток. Даже тучи наконец разошлись, освобождая темно-фиолетовое ночное небо, а присмиревшая вода тут же укутала длинные весла белыми волосами пены и уже не казалась такой черной и страшной. В ней теперь отражались бледная красавица луна и любопытные звезды, с интересом следящие за беднягой-кораблем.

«Морской Змей», наш старый знакомец, – двухмачтовый (а ныне совсем безмачтовый) корсарский «дракон» с черными бортами и резной фигурой змеи на носу, имевший глупость заплыть так далеко в незнакомые воды, добрался наконец до своей цели. Но как стареет человек, так и судно, казалось, все покрылось морщинами, облысело и одряхлело. Оно тяжело переносило раны и очень устало. Можно было подумать, что ему, словно какому-нибудь болтуну, отрезали язык, поскольку с двух надстроек, юта на корме и бака на носу, не раздавалось ни звука. На палубах, среди выстроившихся вдоль бортов людей, поселилась почти ощутимая тишина, даже доски, казалось, перестали скрипеть, лишь ритмичные всплески весел походили на едва слышные вздохи, полные жалобы и отчаяния. Даже обычно говорливые птицы, куры и гуси, вернувшиеся из трюмов в свои клетки на палубе у основания обрубка грот-мачты, не издавали ни малейшего кудахтанья или кряканья.

То, что осталось от корабля, небыстро скользило к небольшой, кажущейся тихой и уютной бухте, скорее даже маленькому заливу. Но чем ближе судно подплывало к берегу, тем сильнее рассеивался образ уютной и гостеприимной гавани.

Над водой ползли клочья тумана, похожие на обрывки савана, безжалостно сорванные с покойника. По краям берега в делано приветственном поклоне склонились горбуны-вязы, напоминавшие уставших от жизни дряхлых гробовщиков. Они опустили свои ветви-руки прямо в воду, будто бы омывая пальцы от налипшей на них крови и грязи. Скрюченные, морщинистые корни выбивались из прибрежного песка, по воде плыли скопления желтых и багровых листьев. Острые мысы, выступающие по обе стороны бухты, казалось, заглатывали беспечно подплывающую добычу чудовищной хищной пастью. Весла поднялись, судно замедлило ход. С черного борта в воду упал тяжелый каменный лот, следом потянулся и потертый лотлинь: длинная веревка, вся испещренная узелками. Измерив глубину, моряки отдали якорь – теперь «Морской Змей», как все тогда полагали, был в безопасности, спрятавшись за надежным мысом. Выставив трех дозорных: одного на баке, второго на юте и третьего на главной палубе, моряки отправились на заслуженный отдых. Корабль уснул, лишь три фонаря остались тускло светить в тихой и спокойной ночи.

На носовой надстройке, в нескольких шагах от дозорного, стоял еще один человек. Он зябко кутался от ночной прохлады в длинный плащ, капюшон был натянут на самые глаза. Человек вроде бы ни от кого не прятался, но все же его пробирала дрожь при одной мысли о том, что с берега, откуда-то из-за этих уродливых деревьев, парой десятков злобных и голодных глаз его разглядывает какая-нибудь неведомая тварь, с вожделением потирая друг о друга свои скользкие щупальца и истекая алчной слюной из приоткрытой в истоме пасти. Неведомая земля, брошенная и забытая, пугала, и человек в плаще не хотел показывать ей раньше времени свое лицо.

Когда все разошлись спать, он не отправился с остальными, а остался рядом с дозорным на баке, предпочитая душному кубрику с десятком храпящих потных матросов свежий морской воздух. Только здесь можно было как следует отдохнуть, наслаждаясь тишиной и покоем.

Облокотившись о борт и устало прикрыв глаза, человек старался не задумываться обо всех тех, кто точит на него свои клыки, выглядывая из-за черных деревьев или высунув голову из воды. Он вспоминал свою любимую, златовласую красавицу, которая смогла вернуть его, почти задушенного тоской и отчаянием, к жизни. Эта женщина разожгла его уже успевшее погаснуть сердце, наполнила новым смыслом жизнь. Где она сейчас? Наряжается ли в свои великолепные платья, одно из которых подобно утреннему рассвету, другое – словно бархатное облако, а третье похоже на тончайшую паутину, поскольку сшито из нежнейшего шелка? Что она сейчас делает? Должно быть, дает званый бал в огромном зале, где всегда витает сизый туман. Или охотится: восседая на стройном белоснежном коне, мчится сквозь лесные просторы Конкра, преследуя быструю, почти неуловимую лань. Или же водит хоровод с духами деревьев, танцуя в вихре из листьев и цветов. Но главное – помнит ли она его? Ждет ли? Или уже успела позабыть, избалованная праздниками да балами, пирами да охотой. Он не знал, что с его возлюбленной и где она сейчас, но чем дольше думал о ней, тем больше его сердце наполнялось неясной тревогой. Что-то произошло, что-то очень плохое – он это чувствовал. Ощущал каждой частицей своей грубой, обветренной кожи, но всякий раз, как только он пытался представить себе светлый образ любимой и оставленной им женщины, неугомонные мысли вновь и вновь отдаляли его от нее, возвращаясь к этому берегу.