«Америка» или еще ярче. В понедельник весь музей закрыт, и пускают только художников и родственников их, на эту выставку. Обещали принести каталог. Что-то общее с выставкой Метрополитен, но ту я не успел осмотреть в отведенные час-полтора. Тут картин меньше, но и народа меньше. Я гляжу на этих людей артистического мира и что-то вижу в них не похожее на толпу обычных музейных посетителей. Но между нами не найти общего. Всего картин тридцать в одном зале на стендах. Каждая со своей подсветкой. Может быть, только стремление охватить такой большой период времени, от примитивов до Шардена и Фрагонара, способно вызвать какие-то нарекания. Мне презентовали билет на выставку, и хоть я пробыл на ней недолго, но успел все посмотреть не по разу. Очень благодарен тому, кто надоумил меня сходить на выставку в понедельник.

Днями нулевая или даже плюсовая температура, капель, а по ночам завывает ветер и метет. Утром, когда понемногу начинает светать, деревья и кусты стоят опушенные свежим снегом. В это время ветер стихает, но днем он успевает сдуть весь снег. В какое одиночество погружен человек в такие ночи. Меня спасет яркое представление о местах еще более не защищенных от непогоды в сравнении с нашим, о миллионах жилищ в задернутом ночной темнотой, пеленой снега и сырого тумана городе, в каждом из которых завывание и гудение ветра на этих днях воспринимается по-особому. В такие ночи не пойдешь проверять, плотно ли заперты окна в других твоих домах. Я сижу у радиатора парового отопления, греюсь и не могу не обращать внимания на силу ветра. Вдруг начинают дрожать рамы и балконная дверь, неплотно сидящая в своей раме. Ветер еще неслышим, лишь дыхание ровное и мощное, как кажется, распространяющееся и по комнатам, предвещает новый порыв. И тут же он начинает дуть, как бы в какой-то примитивный фагот или другой музыкальный инструмент. Иногда эти партии продолжаются подолгу, иногда какие-то обрывочные. Сквозь муть и облачность не разглядеть, конечно, луны и неба. Может быть, начинается зимний подъем воды, и лед потрескается в местах, где каналы впадают в реки или залив, поднимется и подвинется. Как завороженный смотрю на щели во льду, я вспоминаю, так было, кажется, они верно выражают происходящие процессы и в этом смысле, это готовое искусство или мотив и повод для создания живописи и стихов, как будто эти трещины сами по себе произведение каллиграфии.

Приходит повестка с почты, мама из-под Москвы прислала чай, будет на Новый год в доме «индийский». Ах, как хорошо.

Солнце висит невысоко над домами. Как хорошо на улице. Ветер стих, несмотря на мороз, кажется тепло. Солнце не греет, но погода очень мягкая, люди ходят по бульвару, чтобы побыть в его лучах. Потихоньку, может, и чувствуется тепло. Сегодня люди в куртках не вызывают удивления. В магазине очередь, принимают товар, русскую водку по пять пятьдесят в картонных коробках. Я стою за своей бутылкой «Изабеллы». Грузчики одновременно вносят сумятицу и наводят порядок в толпе. Покупаю хлеб и газету – все рядом. Медленно идти по улице, вдыхая морозный легкий воздух, хотеть расстегнуться, вот и все удовольствие сегодняшнего дня. В «Известиях» выражаются соболезнования Ахмеду Секу Туре в связи с постигшим страну стихийным бедствием. Выходит, что из-за одного этого я и должен был купить газету. Продается масса польских и венгерских журналов, и куда-то все это расходится. Мне и в голову не придет покупать болгарский журнал. Дома тихо, а вокруг стирают, пахнет стиркой с другого этажа. Тихо пью вино, учеников Ван Вэя трудно в руки взять. Сегодня так бы пошло читать учеников Ван Вэя. Яркий свет заливает дома на Будапештской.

Сейчас предновогодняя ночь и не спится. Выпил и выспался днем. Дожили мы наконец до 1984 года. Желудок чай не держит. Сегодня Вера получит «индюшку», отдышусь маленько. Насколько мы тщательно готовимся к двадцать пятому, настолько же ничего не делается к Новому году. Даже шампанского еще нет. Придется обойтись «Искрой». Запасено мясо, но мы его еще не готовили. Нет рыбки для греческого салата. Наготове только яблоки и консервы, да две бутылки «Агдама», Вера звонила, сказала, что купила там у себя где-то. Может быть, днем она и проектирует сделать что-то.

<1984>

Так пасмурно и тихо, что нельзя и представить себе, что день начался. В праздничный день люди не спешат вставать без нужды. Только судя по остановке, можно сказать, что уже не ночь. Первое января, никуда не надо, можно спокойно и тихо сидеть дома. В домах не включают свет, по улице почти не ходят. Кажется, что еще глубокая ночь, таких ранних, как я, мало. В доме есть вино, да Вера спит, а надо спрашивать у нее, дождусь, пока встанет, тогда и выпью. Сегодня и она мешать не будет. Праздновали вдвоем. Очень долго работал телевизор, почти до утра. Не знаю, когда и спал, под телевизор, что ли? Когда его выключили, я и глаз не сомкнул, полежал немного, задремал и встал – уже выспался. В тишине как-то легче дышится и яснее и трезвее думается. Тридцать первого успели получить чай. Уже восемь, а еще ночная темнота. Спешить не надо и некуда, сегодня праздник везде. Сам я отдыхаю, когда записываю.

Вечером, после программы «Время» передают предупреждение о наводнении. Все чаще стали случаться небольшие наводнения. Ветер воет между домами, продувает все щели, открывает дверь. В вентиляционной шахте он ревет, как реактивный самолет. Встают сегодня попозже, а спать ложатся пораньше. Всем этим группам по борьбе со стихийными бедствиями вообще не спать. – Что, Вера, завтра будем на лодках плавать? – До нас не достанет.

С родителями Антониной Васильевной и Леонидом Лаврентьевичем Богдановыми

Фотографии 1948–1950 гг.

Дома у Вл. Эрля на улице Правды. Лето 1969 г. Фото: Вл. Эрль