Бирюзовый комочек выстрелил из зарослей иван-чая, едва не врезавшись в лоб Хоакина.

– Прости, Хок. – Запыхавшаяся Маггара шлепнулась на плечо разбойника и принялась энергично обмахиваться передником. – Ох, я сейчас умру. Жара! Это ужас, ужас! Откуда взялись музыканты? Кто построил помост? За одну ночь!

– Ты видела графа?

– Да. Проходимец каких мало. Да еще под чарами.

– Под чарами? Какими же?

Прояснить этот вопрос Хоакин не успел. Неделикатные лапищи ухватили его под локти:

– Капитан, пора. Все накрыто, тебя одного ждем.

– Хорошо, иду, иду.

Гостей вольные стрелки встречали с размахом. Хвойно зеленели салфетки на белых скатертях, чопорные камердинеры сновали туда-сюда с подносами. Подойдя поближе, Хоакин с удивлением обнаружил, что зубочистки сделаны в виде стрел, а корзиночки для пирожных стилизованы под мишени.

– Сюда, господин капитан. Пожалуйста, господин капитан. Не оступитесь, господин капитан!

Провожатые передавали Хоакина с рук на руки, как величайшую драгоценность. Его усадили, повязали салфетку. По левую руку оказался Такуан Тук, по правую – Дофадо. Д'Арлатана и графиню Антуанетту с почестями разместили во главе стола.

Хоакин осмотрелся. Оловянные кружки, глиняные горшочки, деревянные лопаточки. Все великолепного качества, все тонкое, звонкое, искусное. Все расписано дубовыми листьями, белками и мельницами.

– Этот граф д'Арлатан, – толкнул его в бок Реми, – оказывается, славный малый. Даже жалко будет грабить проходимца. Передай-ка жульен по-нищенски, Хок. Ты приуныл или мне кажется?

– Кажется, – сухо отозвался Хоакин. – На самом деле я весел и доволен жизнью.

– И это правильно, клянусь Эвтерпой!

Графиня Антуанетта склонилась к Дженни:

– Как вы думаете, сударыня, мюнетер и перепелка нири-пири сочетаются? Я бы, пожалуй, съела вон тот кусочек зайца.

– Боюсь огорчить вас, милочка. У барона Монтиньяка в «Раздольном питании» сказано, что дичь земная враждебна небесным блюдам.

– Ах, не трудитесь пересказывать эту ересь. Перпелка не птица, виллан – не человек. Но барон – душка, несомненно. Бокал бюфю?

~ Если вас не затруднит.

Как особы благородного происхождения, графиня и Дженни быстро нашли общий язык. Дофадо ткнул Хоакина локтем в бок.

– Надо приветственную речь саранжировать, – шепнул он.

– Зачем?

– Традиция такая.

О том, что у стрелков появилась традиция приветственных речей, Хоакин слышал впервые. Но возмущаться по этому поводу было как-то не с руки.

– Слушайте все! – прогремел баритон Дофадо, – Капитан говорить будет!

На поляне установилась тишина. Умокла музыка, сотни глаз уставились на капитана с живейшим интересом.

– Соратники мои, – начал Истессо, – Благородная вольница Деревуда.

Он сделал паузу.

Такуан Тук смотрел на капитана по-детски изумленно, приоткрыв рот. Дженни держалась чопорно, с аристократическим презрением. Здоровяк Требушет рядом с ней выглядел последней деревенщиной.

Вот он, разбойный септет, подумал Истессо. Многих он знал лишь по картинкам в черной книге. Например, Инсельма – Пламенного Мстителя. Или Форика – Неудачливого Влюбленного. Истессо отыскал его взглядом. Лица Влюбленного не было видно, над столом возвышалась лишь лысина.

На пирах Форик чувствовал себя не в своей тарелке. Это не метафора. Его соседям по столу приходилось держать ухо востро. Стоило зазеваться, и Неудачливый Влюбленный выгребал все подчистую. Неудивительно, что за время безутешной жизни в Деревуде он сильно раздобрел.

Сосед Форика толкнул его локтем, и Влюбленный поднял голову. Лицо толстяка ничего не выражало – у дерюжного мешка мимика и то богаче. «Сколько же ему лет, бедняге? – подумал Хоакин. – Тридцать? Пятьдесят? Как звали ту единственную, ради которой он пришел в Деревуд? Помнит ли он?»

– Я рад, что вы здесь, – начал он. – Потому что могу сказать все, что думаю. И вы поймете меня правильно.

Разбойники взорвались аплодисментами.

– Браво капитану! – послышалось с разных сторон. – Браво!

Хоакин сделал недовольный жест, и крики смолкли.

– Когда-то, – задумчиво начал он, – Деревуд назывался землей справедливости. Давненько, но я еще помню. Спросите себя сегодня: жив ли в наших сердцах вольный дух? Разбойники мы или погулять вышли?

Хоакин чувствовал, что говорит не то. И не так. Но разбойники взорвались аплодисментами.

– Браво! Браво! – слышалось со всех сторон.

– Это он, наш капитан!

– Режет правду-матку в глаза! Как всегда.

Поднялась буря. Стрелки стоя аплодировали мятежному капитану. Реми все порывался сказать; наконец ему позволили, и он, расцвечивая повествование «фугами» и «тремолами», произнес ответную речь. И понеслось.

– Хоакин! – прозвенел над ухом тоненький голосок. – Не верти головой, Хок. Это я, Маггара.

– Что с д'Арлатаном?

– Он не тот, за кого себя выдает. Но главное – Антуанетта! Она…

– А теперь, – возвысил голос Реми, – овеянная девятилетиями традиция. Наш гость благодарит капитана за пир и вручает ему ценный подарок. Просим, просим господин д'Арлатан!

Граф поднялся. В руках его поблескивала лаком маленькая плоская шкатулка.

– Безмерно польщен, господа, – раскланялся граф. – Польщен и тронут. Вот мой дар. Примите с восхищением.

Хоакин засунул шкатулку за пояс.

– Премного благодарен, господин д'Арлатан. Вот только сдается мне, что вы продешевили… ваше ма-гичество.

– Магичество? – Граф захихикал. – Боюсь, вы меня с кем-то путаете.

Истессо вытащил из ножен шпагу:

– Отнюдь. Вы – Бизоатон Фортиссимо, шарлатан Тримегистии.

– Хок, опомнись! – закричал Реми. – Он же ни капли не похож!

Острие замерло в дюйме от горла д'Арлатана.

– Наш шарлатан – маг. Всем известно, что он меняет лица, как перчатки, а перчатки, как убеждения. Прошу, ваше магичество, снимите маску.

– Не узнал, брат… плохо, – отозвался тот. – А ведь мы с тобой давно знакомы.

– Ай-яй-яй, – произнес женский голос, – стыдно, Истессо. Меня вы совсем не принимаете в расчет? Какая беспримерная политическая глухота!

– И слепота, – поддержал граф.

– И насморк.

Антуанетта провела ладонью над лицом, и о чудо! – внешность перезрелой сухонькой красотки развеялась словно облачко мела. Рядом с графом стоял коренастый человек в фиолетовом колете с буфами, при шпаге и ордене Зверя. На правом глазу оборотня красовалась черная повязка. Голову украшала шляпа с короной и серебряными рунами.