хранилища кроватей лежак для маркиза Эксетера, своего двоюродного брата, и приказал Управлению работ изготовить для него два стула30. Когда в 1534 году лорд Рочфорд пожелал иметь в своем жилище венецианские окна, король заплатил за их установку31.

Те, кто лишь надеялся стать придворным и не имел жилья, обращались к королю за разрешением явиться ко двору. Предоставление такового или отказ в нем служили четким показателем того, пользуется ли проситель королевской милостью. Если придворного лишали права на жилище, это обычно служило недобрым знаком; в случае, когда ему дозволяли остаться при короле, проживание рядом с двором могло стать для него разорительным. Удаление кого-либо от королевской особы считалось настоящей катастрофой и воспринималось как величайший позор: сэр Ральф Сэдлер однажды сказал Томасу Кромвелю, что изгнание человека от двора оставляет пятно на его карьере навсегда32.

Распорядитель придворного хозяйства выделял места для лошадей придворных, а также койки для слуг: герцогу и архиепископу дозволялось иметь двадцать четыре лошади и девять коек, домашнему священнику – трех лошадей и две койки33.

Сначала придворным разрешали привозить с собой собак, однако животные доставляли столько неудобств, что в 1526 году, согласно Элтемским постановлениям, последовал запрет на содержание при дворе любых собак, кроме дамских комнатных; если же король давал согласие на то, чтобы человек приезжал со своими питомцами, их следовало держать в конурах, дабы дворец оставался «красивым, целым, чистым и хорошо обставленным, как приличествует королевскому дому и достоинству короля»34. Дамы могли заводить певчих птиц. Встречались и другие животные: у кардинала Уолси была кошка, а королю в 1539 году подарили «двух мускусных котов[15], двух обезьянок и мартышку»35. У Екатерины Арагонской имелась домашняя обезьянка; королева изображена вместе с ней на миниатюре Лукаса Хоренбоута. Генрих VIII держал канареек и соловьев в декоративных клетках, которые висели на окнах в Хэмптон-корте, а также хорьков, хотя и запрещал заводить животных своим придворным36.

Любимыми домашними питомцами Генриха были собаки, особенно бигли, спаниели и борзые; последних считали особенно благородной породой37. На протяжении многих лет король отправлял сотни таких собак, «украшенных хорошим железным ошейником», в подарок императору Священной Римской империи и королю Франции38. Собаки Генриха носили декоративные ошейники из бархата – что разрешалось только животным короля – и лайки, с шипами из серебра и золота или без них; некоторые были украшены жемчугом или гербом короля, а также его эмблемами – порт-кулисом и розой. Попоны для них шили из белого шелка39, а шерсть животных регулярно чистили «ворсистой тканью»40. После смерти Генриха в его кладовых обнаружили шестьдесят пять собачьих поводков41. Домашних собак кормили хлебом, а не мясом, чтобы подавить в них охотничий инстинкт. Две собаки короля, Кат и Бол, имели склонность убегать, и однажды Генрих заплатил огромную награду – почти 15 шиллингов (около 225 фунтов стерлингов) – за их возвращение42.

При дворе Генриха VIII никогда не наблюдалось такого распутства, как в окружении Франциска I. По сравнению со своим французским соперником Генрих выглядел образцом целомудрия, хотя попросту был гораздо более осмотрительным и, в отличие от Франциска, иногда женился на своих любовницах. Николас Уоттон, посол Генриха в Париже, был шокирован вольностью нравов при французском дворе – свидетельство того, что в Англии придерживались более высоких моральных стандартов.

Англичане не отличались особой щепетильностью в любовных делах; на самом деле они были достаточно свободны, откровенны и «имели некоторую склонность к распущенности»43. Эразм отмечал, что женщины всегда целуют мужчину в губы при встрече, и находил этот обычай приятным. При дворе, где женщины были в заметном меньшинстве, а большинство мужчин находились вдали от дома, легкая игривость в отношениях между ними была неизбежна. Однако король не допускал открытых проявлений распущенности и приказал своему старшему квартирмейстеру не допускать ко двору гулящих женщин44; иностранцы часто поражались осмотрительности и сдержанности английских придворных. При этом пьянство было довольно распространенным явлением.

Конечно, преобладали двойные стандарты. Блуд и супружеские измены никак не пятнали чести мужчин, личная жизнь многих родовитых дворян была весьма запутанной, при этом от женщин ожидали безукоризненного поведения. Некоторые считали дам, живших при английском дворе, довольно легкомысленными. В 1536 году испанский посол Эсташ Шапюи скептически высказался относительно хваленого целомудрия Джейн Сеймур: «Только подумайте, могла ли она, будучи англичанкой и долгое время проведя при дворе, не считать грехом то, что осталась девственницей»45. В том же году, когда племянницу короля, леди Маргарет Дуглас, уличили в тайном романе с лордом Томасом Говардом, один наблюдатель заметил: было бы неудивительно, если бы она переспала с ним, «учитывая, сколько примеров эта женщина видела и видит ежедневно»46.

Иностранцы невысоко ценили английских придворных дам: французский адмирал Бонниве, готовясь отправиться послом в Англию, говорил своим приближенным, что те должны «согреть этих холодных английских леди»47. В 1520 году посол Мантуи пренебрежительно отзывался о внешнем виде и одежде женщин, живших при дворе Генриха, и утверждал, что они слишком много пьют.

Двойной культ рыцарства и куртуазной любви, составлявший «подпочвенный слой» придворной жизни в то время, часто приглушал страсти, которые могли бы расцвести буйным цветом в тепличной атмосфере двора. Книги о рыцарстве и любовные романы, широко распространившиеся с изобретением книгопечатания, являлись любимым чтением знати, и запечатленный в них кодекс чести пронизывал все стороны жизни при дворе, от пышных зрелищ до отделки дворцов. Развитие вооружений вело к упадку культа рыцарства, но в 1509 году это еще не казалось очевидным.

Сам Генрих VIII, хоть и являлся типичным ренессансным правителем, был страстным приверженцем кодекса чести средневековых рыцарей и ожидал того же от своих придворных. Он находился под очарованием легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, однако лишь с началом Реформации стал опираться на свое мнимое происхождение от Артура для оправдания претензий на то, что Англия – это империя.

Себя Генрих видел странствующим рыцарем, что глубоко повлияло на его отношение к женщинам и стиль общения с ними. Искусство куртуазной любви с XII века определяло взаимодействие между мужчинами и женщинами знатного происхождения; новый прилив интереса к нему произошел при бургундском дворе. Рыцарю дозволялось выражать свои чувства к даме, обычно превосходившей его рангом и нередко замужней, то есть в теории недостижимой. Затем следовал изысканный «танец-ухаживание», в котором она исполняла партию возлюбленной, обычно не в физическом смысле, а он – непоколебимо преданного слуги. На турнирах рыцарь-поклонник носил на одежде или оружии знаки благосклонности своей дамы сердца; он сочинял в