Юрка-сапожник: Видел великого князя на третьем часу, сражался он железной палицей.

Васюк-Сухоборец: Видел его в четвертом часу, бился он крепко.

Сенька Быков: Я его видел в пятом часу, гнал мечом поганых.

Гридя Хрулец: Видел князя в шестом часу, с четырьмя татарами дрался.

Степан Новоторжцев: В седьмом часу шел он пеший с побоища, крепко раненный.

Но нашли все же великого князя Димитрия на краю поля.

А поганых гнали аж до Красивой Мечи, жаля и бия о шеломы хановские. Мечей и копий не жалели. Не помог Мамаю и литовский князь Ольгерд. Заплутал он по воле Божией, пришел к монастырю в Епифане, а до Куликова поля всего-то двадцать верст. Игумен того монастыря отпустил всю братию к великому князю Димитрию, а всю тяжесть удара принял на себя. Юродствовал, отвечая на расспросы Ольгерда. Затем открыл все винные погреба и пригласил врагов как самых дорогих гостей к трапезе. Набражничались вояки литовские так, что не только время упустили, но самый смысл — зачем и почему здесь?

Мамай же, прежде чем его убили свои же в Кафе, рек:

— Велик Бог христианский и велика сила Его…

1

Странно, зрение у меня даже обострилось, а слух исчез. Пока я лежал на полу и разглядывал семейную жизнь двух тараканов на потолке, между Алексеем и незнакомцем завязался какой-то диалог. Вполне дипломатичный, без размахивания руками, но о чем они говорили, я, разумеется не слышал. Синхронного переводчика рядом не оказалось. Потом слуховой аппарат стал приходить в норму, а бинокль от глаз, напротив, отвели, и я уже не смог столь отчетливо изучать таракановедение. Затем я почувствовал на лбу ладонь Маши.

— Вставай, — сказала она. — Чего разлегся?

— А уже обед? — спросил я. — Что у нас на второе?

Кое-как поднявшись и опираясь на Машино плечо, я добрался до кресла и развалился в нем. У незнакомца удар был поставлен добре. Наверное, он действительно был боксером. И отправил меня не в нокдаун, а в чистый нокаут. Выглядел он лет на сорок, коротко стрижен и выбрит до синевы.

— Сами виноваты, — сказал он. — Чего это вы на меня набросились с Шолом-Алейхемом?

— Один бы не справился, вдвоем проще, — отозвался я, прислушиваясь к отдаленному гулу Ниагарского водопада в моей голове. — А вы кто?

— Яков.

— Сын Владимира Ильича, — пояснил Алексей. — Только что вернулся из сектора Газа.

— Это он звонил по телефону, — добавила Маша.

— А чего это вы вернулись? — негостеприимно спросил я. Будто это не он, а мы были хозяевами квартиры: — Забыли что? Так картошку в мешке мы выбросили.

— Он не всегда хамит, только по субботам, — обратилась к Якову Маша. — Но вы не волнуйтесь, мы здесь долго не задержимся.

— Да живите сколько угодно! — отозвался он. — Я все равно в гостинице остановился.

— Что так?

— Там пыли меньше. Заехал к отцу, а там… Ну, вы сами знаете. Думал, он здесь.

— А он скоро вернется, — сказала Маша. — Вы подождите.

— Пожалуй, — кивнул он. — Воспользуюсь вашим любезным предложением. А заодно перекусим.

Он вышел в коридор, вернулся с дорожной сумкой и стал выкладывать на стол продукты: колбасу, сыр, консервы, помидоры… И — с особой нежностью — палестинские оливки.

Мы уже и сами давно ничего не ели, а время приближалось к пяти часам вечера. Две трети суток пролетели как один миг. Пролетели и изменили мой мир. Я чувствовал это, словно шел долгий тропический ливень, поменявший русло реки, и теперь бурлящие воды неслись в ином направлении — и я вместе с ними. Но самое интересное, что мне почему-то нисколько не хотелось выбраться на берег.

Мы все разместились на кухне, кое-что и кое-как приготовили и стали то ли завтракать, то ли обедать, то ли ужинать. У Якова оказалась с собой еще и бутылка галилейского вина.

— Смотри-ка! — сказал он. — За время моего отсутствия тут и герань в кастрюле выросла. Что хорошего может прийти из Галилеи? — спрашивали фарисеи. Царь Иудейский и вино, отвечу им. Ну, за возвращение на родину!

— Если вы так о Спасителе, то я пить отказываюсь, — отозвался Алексей, ставя рюмку на стол.

— Ваше дело, — невозмутимо произнес Яков. — А зря, попробовали хотя бы. Вино отменное.

— А вы вернулись насовсем или как? — спросила Маша. — И о какой родине вы говорите: о той или этой?

— Еще не знаю.

— А герань, между прочим, моя. Руками не трогать, — вставил я, чокаясь и с ним, и с Машей.

Вино было ароматное и терпкое. После этого мы принялись усердно жевать, кроме Алексея, который предпочел лишь несколько оливок. За этой трапезой нас и застал возвратившийся Владимир Ильич.

— А-а, богоборец! — сказал он, обнимая сына. — Ну как там, в ваших Палестинах?

— Да я, папа, в основном во Франции и в Штатах, — ответил тот. — А ты все в разных башмаках бродишь? Не надоело юродствовать?

За столом стало теснее, а с приходом Владимира Ильича все мы, молчавшие до сих пор, как-то даже оживились. Будто в квартиру прибежала большая лохматая собака. Любопытная и тыкающаяся носом к каждому. Собака эта притащила с собой кулек пряников и горсть конфет, выложив перед Машей.

— Тебе, между прочим, привет от мамы, — продолжил Яков. — Она до сих пор ждет.

— И ей не кашлять, — отмахнулся Владимир Ильич, запихивая в рот то одно, то другое. При этом он еще и улыбался и говорил: — Что нового в мире? Как там ваш глобализм? Чего приехал-то?

— Неласково меня тут как-то встречают, — несколько обиженно произнес Яков. — То норовят по башке заехать, то вопросики всякие. Будто я отрезанный ломоть от каравая. А я ведь тоже советский, как и все вы. Кроме, пожалуй, Маши. Она уже из другой Атлантиды, которая, впрочем, также скоро на дно опустится.

— Вы имеете в виду Россию? — спросил Алексей.

— Я ничего не имею в виду. Я просто устал, потому и приехал. Устал от арабов, от негров, от мусульман, от вежливости на каждом шагу, от гомиков, психоаналитиков и стоматологов. От денег тоже. Но больше всего от этой проклятой толерантности и политкорректности. Прав был поэт Полежаев, еще двести лет назад написавший, что французы пусты, как вздор. Скоро алжирцы им всем пинка под зад дадут. Такие же и америкосы. Спроси любого из них: уж не гомофоб ли он? И тот тебе испуганно ответит: нет-нет, я уважаю права геев, у меня и адвокат голубой, и врач, и сам я всегда готов, только прикажите. Хотя в душе может и презирать. Вырожденцы, чего говорить.

— Значит, приехали подышать свежим воздухом? — спросил Алексей.

— Воздухом детства, — уточнил Яков.

— В котором я тебя мало порол, — добавил Владимир Ильич.