Мы вошли в старенькую гостиную, где каждый уголок кишел безделушками дурного вкуса. Повсюду кружевные салфетки, на камине букет из павлиньих перьев, а над безнадежно ветхим диваном царил ужасного вида вышитый крестиком Пьеро, — это произведение хозяйка дома надлежащим образом вставила в рамочку. Мне сразу же стало нехорошо.

— К счастью, мужа дома нет! — воскликнула Рене Дювернь. — Он о Поле и слышать не хочет.

Мать Поля показалась мне маленькой боязливой мышкой — сероглазой и сероволосой. Нет, она даже не представляет, куда мог деться Поль. Несомненно, он вскоре вернется домой. Но это плохой поступок с его стороны. Временами ее тусклый взгляд оживал. Мыши хитрее, чем принято думать.

— А фотография Поля у вас есть? — спросил я.

Она просеменила к шкафу и вынула толстый альбом в коленкоровом переплете. На первой странице было фото совсем крошечного малыша с отцом и матерью, делающего первые шаги по сельской местности.

— Мы тогда еще были в Швейцарии, — так прокомментировала мадам Дювернь.

Я взял у нее альбом и вздрогнул — ладони почувствовали шероховатость переплета.

Эти немного выцветшие фото ребенка, запах картона, шорох целлофана, — все будто хотело погрузить меня в какое-то странное оцепенение. Я уже не в первый раз переживал это мгновение. Но где, но когда? Я бегло осмотрел несколько снимков старой Женевы и Женевского озера, какие-то фото Поля в ванне, как он ест жидкую кашку, как первый раз обходит свой манежик…

— Вам бы следовало разглядывать фотографии, сделанные недавно, — заметила мне Катрин. — Переворачивайте страницы. Эй, Нильс, это я вам, вам!

— Тут все фотографии Поля? — спросил я.

Мадам Дювернь кивнула. Она их все хранила в этом альбоме. Маленький Пьер выглядел копией малыша Поля — полный сил крепыш, с глазами удивительной голубизны — лицо будто служило оправой для двух драгоценных камней. На некоторых фотографиях руку Полю протягивал полнокровный, приземистый мужчина.

— Ваш муж? — спросила Катрин.

— Да. И моя дочь. Флоранс.

Через некоторое время после Поля на свет появилась маленькая девочка, жалкий запеленутый комочек, из которого высовывалась мышиная мордочка. Контраст между двумя детьми лучше всего выражали слова: «непохожи, как ночь и день». Мадам Дювернь благоговейно собирала школьные дневники блестящего мальчика, которым оказался Поль, и некоторые его рисунки. Я дольше других разглядывал один из таких рисунков, изображавший короля в развевающемся по ветру красном плаще и королеву в платье с кринолином. Под королем было подписано «папа», а под королевой — «мама». В самом низу текстик с несколькими орфографическими исправлениями, сделанными взрослой рукой, гласил: «Мой папа король, моя мама королева. Это знаю один только я. Ночью я иду в их замок, чтобы с ними встретиться, и мы устроим празднество для троих».

— Наверное, он был очень ласковым мальчиком, — заметила Катрин.

— Скорее холерическим, — жеманным тоном поправила мадам Дювернь.

— Вы можете одолжить мне этот снимок? — спросил я, показав на фотографию Поля — уже молодого человека.

Несколько минут мадам Дювернь казалась возбужденной, точно мышь, почуявшая приближение кошки.

— Мой муж вот-вот придет, мне бы лучше, чтоб вы сейчас ушли. Возьмите фотографию и… поступайте как сочтете нужным. Но не приходите больше. А то нарветесь на моего мужа.

Я сунул фото в карман и захлопнул альбом. Потом провел ладонью по толстой ткани. Мне было тринадцать лет, и я только что видел на фотографии убийцу своих родителей. Малыш на тигровой шкуре. Вот где и вот когда.

— Нильс, да идемте же?

Я догнал Катрин на улице, спотыкаясь на мостовой, как пьяный.

— Вам нехорошо?

— Хорошо. Даже очень. Скажите мне, Катрин, первое фото в альбоме — какое оно?

— Э-э-э… Мне кажется, это была фотография Поля.

— Он там ходит, правда?

— Делает первые шаги. Да. А что?

«Мы тогда еще были в Швейцарии», — сказала мадам Дювернь. Все фотографии Андре Азара были вынуты из альбома, кроме этой — младенца на тигровой шкуре. Потому что трехмесячный младенец невинен. Все фотографии Поля Дюверня были в альбоме, — кроме тех, где ему три месяца. Почему?

— В каком преступлении можно быть виновным, если тебе три месяца? — спросил я вслух.

— Преступление, совершенное в трехмесячном возрасте? — рассмеялась Катрин.

— Зачем отправляться в путешествие с шахматными королем и королевой? — еще спросил я.

— А вы и правда думаете, что Поль уехал с…

— А скажите, сестра Пьера похожа на комок сероватого тряпья?

— Клеманс? — вскричала Катрин. — Да это девчонка что надо!

— С голубыми глазами, так? Как фамильные драгоценности, которые ей должны будут передать…

— Да… Иногда Франс говорит, что если б сама не вынашивала обоих детей в животе, то подумала бы, что Поль сделал их один!

Я сжал слона в кулаке. Поль жив. Но надолго ли? Если сейчас же броситься на его поиски — лишь один шанс из ста, что я его найду, и при этом не успею подготовить материалы к докладу. Этруски вымерли. Какая чаша весов перетянет?

— Вам нравятся волшебные сказки, Катрин?

— Не особенно.

— Вы неправы. Жили-были король с королевой, и печалились они, что не было у них детей…

— Что это вы рассказываете?

Тут я впервые в жизни понял, как же тяжко бывает видеть, слышать, воображать то, чего не видит, не слышит, не воображает никто другой.

Наконец оказавшись дома, я вновь погрузился в подготовку доклада. «Нам остается еще многого достичь в знании языка этрусков, в особенности для того, чтобы переводить недавно обнаруженные, самые длинные текстовые фрагменты. Несмотря на это, крупные загадки этрусского языка постепенно разгадываются, и можно рассчитывать…»

— Телефон, — проворчал я, — и кто это его только выдумал!

Пришлось снять трубку.

— Алло, мсье профессор Азар? Ну как вы там, рассмотрели Поля Дюверня в кофейной гуще?

Это был инспектор Бертье.

— А сами-то вы как? — отозвался я. — Наложили лапу на смазливую секретаршу?

— Пока нет, — ответил инспектор, которого это расследование привело в хорошее настроение. — Но я напал на интересный след. Уже два месяца по вторникам после обеда Поль Дювернь уходил с работы раньше. И он оставил в секретариате телефон, по которому с ним можно было связаться. Держу пари, что не угадаете: это телефончик отеля. Я пойду туда немножко порыскать прямо сейчас. Спорю, что мне расскажут о прелестной белокурой даме, пахнувшей духами… Ха-ха-ха!

— И сколько вы готовы поставить, если вам такого не расскажут? — спросил я.