шаги – шаги двоих – и входит сестра Крой, а с нею высокий человек, уже в годах, но осанистый, с пронзительным взглядом.

– Давайте-ка посмотрим. – Наклонившись, он начинает стаскивать с Чезаре башмак.

В ноге стреляет, и Чезаре, стиснув зубы, еле сдерживает стон. Доктор ощупывает его распухшие, почерневшие пальцы, велит согнуть их, это у Чезаре получается с трудом, и он стонет сквозь зубы.

– Возможно, перелом, в лучшем случае сильный ушиб. – Говорит доктор медленно, отчетливо. – Сделаем перевязку. Отдыхайте. Два дня, а там видно будет. – Он показывает жестами, будто бинтует, затем поднимает два пальца.

– Спасибо, – отвечает Чезаре. – Моему другу еще хуже. У него кровь, сам идти не может.

– А вы хорошо говорите по-английски, – замечает доктор, присматриваясь к Чезаре. – Писать умеете?

Чезаре кивает.

– С товарищами вы в хороших отношениях?

Чезаре чуть медлит, вспомнив о Марко, и снова кивает.

Доктор барабанит ручкой по бумаге.

– Чуть позже зайдет майор Бейтс, переговорит с вами. Если не хотите опять в карьер, пальцы ломать, будьте паинькой.

Сказав эти непонятные слова, доктор принимается осматривать Джино, у того, как выясняется, перелом большого пальца «и другие серьезные травмы». Медсестра, хмурясь, записывает, а Чезаре смакует слова – красивые, звучные слова о страшном.

«Серьезные травмы».

И когда он, пытаясь не замечать боли, лежит в полудреме, те же слова всплывают в голове вперемешку со словами медсестры.

«Защита. Живут же здесь двойняшки, и никто их не трогает. Серьезные травмы».

И снова вспоминается та рыжеволосая девушка. Как она, схватив за рубашку, изо всех сил тянула его наверх, к свету, к жизни. А потом, придерживая за подбородок, натужно дышала ему в ухо, шепча: ну же, ну же, ну…

Утром, в темноте, его будит свисток во дворе, следом слышится топот товарищей, выходящих из бараков на холод, на перекличку.

Проснулся и Джино, лицо его в тусклом свете лампы искажено болью.

Чезаре протягивает к нему руку.

– Прости, мне так жаль, – в который раз повторяет он по-итальянски.

Джино обводит жестом теплую палату, кровати, чистые постели.

– А мне – нет.

Оба посмеиваются, и Чезаре опять засыпает.

Когда вновь просыпается, у его постели стоит высокий человек в форме, смотрит сурово.

Майор Бейтс.

Чезаре машинально пытается встать, но тут же стонет от боли.

– На больную ногу опираться нельзя. – Майор слегка улыбается, довольно дружелюбно. – Ложитесь, отдыхайте.

Чезаре кивает, втянув воздух, и ждет, когда схлынет приступ тошноты.

– Итак, – продолжает майор Бейтс, – доктор Таллок говорит, вы знаете английский. – И указывает на медсестру: – А юная Бесс говорит, у вас хорошие манеры – для иностранца. Это правда?

– Я… я говорю по-английски немного, и…

– Скромность украшает. Люблю скромных. Сможете переводить вашим товарищам? Спрашивать, кто что умеет делать, передавать мои приказы и так далее?

Чезаре не совсем понимает, чего от него хотят, но все равно кивает. Немыслимо отказать, когда собеседник весь в медалях, а сам сидишь в пижаме, в теплой постели, а в голове – звяканье лопат о камень: чирк, чирк, чирк!

– Вот и славно, – говорит майор. – Работа будет у вас непыльная, за письменным столом, ковылять до моей конторы недалеко – сможете сегодня же приступить? Сестра Крой вам поможет дойти. После обеда.

Сестра Крой бодро кивает, и оба смотрят на Чезаре.

– Да, – отвечает он наконец. – Спасибо.

Как только они уходят, Джино поворачивается к Чезаре:

– Что они говорили?

Чезаре качает головой, боясь тешить себя надеждой.

– Кажется, теперь я знаю, как здесь не пропасть.

Чуть позже он, поддерживаемый сестрой Крой, ковыляет через двор в контору майора. Чезаре одет в выстиранную форму, а сестра Крой говорит с ним суше, чем прежде, стараясь лишний раз к нему не прикасаться.

– Майор, говорят, вспыльчивый, но не злой.

– Спасибо, – отвечает Чезаре. – Присмотрите за моим другом Джино.

Сестра, кивнув, помогает Чезаре взойти на ступеньку и распахивает перед ним дверь. Дверь задевает груду писем, конверты летят на пол, где и без того полно бумаг, папок, коробок.

Майор сидит за тесным деревянным столом, который тоже ломится от бумаг. Тускло светит одинокая лампочка, и сквозняки здесь гуляют так же, как у Чезаре в бараке. Майор Бейтс, моргая воспаленными глазами, смотрит на Чезаре, затем встает.

– А-а. Вон для вас столик в углу. Спасибо, сестра Крой, возвращайтесь к больным. А вам… – он переводит взгляд на Чезаре, – вам сейчас тут вряд ли работа найдется. – Он поднимает с пола стопку бумаг, протягивает Чезаре: – Но если хоть часть бумаг с пола уберете, уже хорошо. С острова пришлют человека со списком работ, тогда и приступим. А-а! Вот и он…

Чезаре, оборачиваясь на скрип двери, радуется: вот пришел местный, сейчас объяснит, чего от него ждут, как делать эту работу, все равно какую, лишь бы остаться здесь, в кабинете, где гуляют сквозняки и громоздятся сугробы бумаг, а майор Бейтс совсем не похож на себя в первый день, когда он только и знал, что покрикивал да раздавал приказы. Главное сейчас – разобраться, как работать с пользой, не нажить неприятностей…

В распахнутую дверь врывается сноп света, и лишь спустя миг Чезаре видит, что вошедший – не он, а она. Девушка в длинной широкой юбке и толстом рыбацком свитере. Она переступает порог. При свете лампы видно ее лицо.

Сердце у него подпрыгивает, дыхание сбивается. Это она, такой он ее и запомнил.

Рыжие волосы, мраморная кожа, волевой рот, тонкие руки. И глаза, синие-синие. Взгляд задерживается на нем, и они делаются огромными.

– Так это вы! – говорит она.

Дороти

– Так это вы! – говорю я, а он стоит в потоке золотых лучей, что льются в распахнутую дверь, и, щурясь, смотрит на меня. Можно подумать, я силой мысли призвала его сюда. По рукам пробегает озноб, невольно вспоминаются легенды об этом острове, которые я так старалась выбросить из головы, – о шелки, о проклятиях, о людях, что появляются из тумана и в тумане исчезают.

Начальник лагеря поднимается из-за стола, заслонив от меня и кабинет, и итальянца.

– Кажется, вам не сюда, юная леди, – говорит он строго. – Кто вас в лагерь пустил? Ох и достанется часовому!

– Не надо! Он не виноват. Я ему сказала, что пришла вам кое-что передать.

– Могли бы на прием ко мне записаться…

– Дело срочное. – Во рту сухо, в висках стучит. – Прошу вас… я… у меня важная просьба…

– А-а. – Начальник лагеря скрещивает руки на груди. – Так вы из Керкуолла? Я-то думал, к нам другого человека пришлют, Джона О’Фаррелла.

– Я… (Взгляд итальянца скользит по мне, будто ощупывает.) Я не из Керкуолла…

– Значит, вам делать здесь нечего…

– Прошу вас, – не унимаюсь я. – Я