меня дуло. Миша, словно широкий медведь, всех раскинул в разные стороны.

— Нет! — крикнул он, и закрыл меня собою.

Наручники у всех на глазах открылись и упали с его кистей на пол. Он расправил руки. Они нажали на спуск. Осечка. Ещё раз и снова осечка. Они хотели нас расстрелять, но у них это не получалось. Было ощущение, что это из-за Миши. Направь оружие в другую сторону, и оно тут же выстрелит. К нам подошли и толкнули в разные углы. Как только Мишу откинули, прозвучал выстрел, пуля угодила в стену. Раздался звук дрожащего дерева. Полицейский направил ружьё на раненых, и Миша снова подбежал и закрыл всех своим телом. Спуск. Осечка. Но тут мы услышали стон.

В углу лежал Рэн. Полицейские испуганными глазами озирались друг на друга. Только и видно было, что их взгляды. Мы с Мишей подбежали к нему. Я боялась его трогать. Он весь скрутился на полу.

— Рэн, детка, что с тобой?

Он мне ничего не отвечал, лишь как можно сильнее сжал глаза и всхлипывал. Я тронула его, но он закричал.

— Тин, он умирает. — произнёс Миша. — Они в живот попали.

Я не понимала, что мне делать. Я легла на пол, прижалась грудью к полу, и обвела его руками. Мне почему-то казалось, что это хоть как-то поможет. Прильнула губами к его горячему лицу. Он мне ничего не говорил, только плакал.

— Миш, что с ним? Миш? — я взглянула на него, а он закрыл глаза руками и потупил голову.

Я посмотрела в окно. Для меня закружилась луна. Туман начал сгущаться. Дверь медленно открылась, и вошёл мой брат — Танатос. Лампочка на потолке замигала. Полицейские резко обернулись и никого не увидели. Но зато они заметили мой взгляд. Я медленно стала подходить к ним.

— Тин, не надо, остановись! — крикнул мне Миша.

Я и Танатос подходили все ближе.

— Что происходит? — крикнул один из полицейских. — Назад!

Но я не слышала их.

— Тин, стой! — крикнул Миша.

— Назад! — направил на меня автомат полицейский.

Вдруг раздался вопль одного из них. Танатос напал. В комнате наступил мрак. Прозвучали выстрелы. Искры царапали мглу. Я присела на корточки и закрыла голову руками. Когда темнота рассеялась, на полу лежали мертвые полицейские. Они продолжали умирать по всей деревне. Их смерть сопровождалась беспорядочной стрельбой. Мы встали и обернулись все друг на друга. Я посмотрела на Мишу. Он был цел. Раненные тоже.

Я вернулась к Рэну и взяла его на руки, стала его качать, будто убаюкивать. Слёзы сами стали наворачиваться. Мне казалось это невозможным. Из всего, что произошло в последние дни, именно это считалось нереальным. «Он не может умереть». Так я говорила себе. И врала себе. Я видела, как он смотрит на меня. Пытается через дрожащие веки, которые уже закрывались.

Я побежала вместе с ним к Танаису. Миша последовал за мной. Наступила такая тишина, что был слышан только скрип снега. Мы встали на лёд. Я была всё это время босиком, но даже не замечала. Я села и обняла его. Ждала помощи, но она все не приходила.

— Тина, отпускай его. — услышала я голос Миши.

— Что? — обернулась я.

— Отпусти его. — сказал он и показал мне глазам на лёд.

Внизу, в глубине, стояла Персефона и смотрела на нас, запрокинув голову.

Я снова взглянула на Рэна. Он одной рукой держал мою футболку. Тянул к себе и засыпал. Я прижала его к губам. Поцеловала большой лоб. Пухлые щеки. Вдела свои пальцы в его кудри. Уткнулась носом в его грудь и рыдала.

Миша взял мою руку и пытался вполсилы отцепить. Я была словно закупорена. Мне казалось, что пропали все звуки. Вокруг всё двигалось. Летел снег по сугробу. Елозили ветви елей. Но ничего не издавало звук. Я даже перестала слышать свой плач. Я оказалась в вакууме.

Миша расцепил мои руки. Но мы с Рэном все ещё смотрели друг на друга. Мне захотелось ещё раз взять его, но он ушёл под лёд к Персефоне. И они исчезли. Я осталась в объятиях с Мишей. Мне хотелось, чтобы он и меня отпустил. Я была с ним так мало дней, но роднее и милее не было никого. Желание ласки к Рэну, которая не унималась, стала превращаться в поедающую боль.

VIII

15 января

На следующий день я пришла к Танаису. Взяла с собой наушники, включила музыку и ходила туда-сюда по льду. Меня это успокаивало. Мне казалось, что я таким образом ближе к Рэну. Вокруг тишина, заснеженные ели. Туман. Мне нравилось бродить и ни о чем не думать. Когда я сидела дома, то не знала, что ожидать от жизни. В голове всплывали воспоминания о Рэне. Какие-то наши совместные минуты. Стоило закрыть глаза, и он рядом. Снова протягивает мне письмо от мамы и заворожённо смотрит, открыв рот. Так и хотелось снова его взять на руки и поцеловать.

Я не знала, что меня ждёт. Хотя, конечно же, уже понимала. Мой ребёнок умер. То будущее, где я его успокаивала, кануло. Куда? Хотела бы я знать. Хотела бы я выпытать это у кого-то. Но теперь для меня стало ясно только одно. Я пойду на восстание. Я перестала бояться смерти. Я хотела лишь только унести за собой как можно больше. Схватить братской мертвой хваткой и вместе утонуть в Стиксе. Меня переполняла такая ненависть, что только музыка могла меня уравновесить. Я ходила по льду и представляла, как буду разрушать. Ничто и никто не могли меня уже остановить. Я не помнила саму себя.

Я смотрела на стены заснеженных гор. На леса, что заселяли их. На туман, что затоплял их. Всё придавало мне сил и стойкости. Я понимала, что и сама становлюсь скалой, которую теперь ни один ветер не сломит. Я всем сердцем ждала возмездия. И эти прогулки по льду только успокаивали меня. Не давали сгореть раньше времени.

Я села на корточки и пригляделась в своё лицо в отражении. Теперь оно мне нравилось куда больше, чем раньше. Мои лисьи глаза казались мне еще выразительнее. Цвет глаз и их оттенок насыщенней. Лоб уже не такой огромной. Скулы чётче и заостреннее. Веснушки на носу не так раздражали.

Сзади я услышала, как кто-то подкрадывается. Я обернулась и увидела перед собой Михаила. Он стоял, нахмурившись, смотрел на меня. Он что-то мне сказал, я сняла наушники.

Он повторил.

— Мы это… мы можем поговорить?

— Говори, вот я. — незаинтересованно