Та самая женщина – лет примерно сорока – вышла из толпы и сказала:

– Конечно, мы, лотарингцы, никогда не любили эльзасцев и не доверяли им. Но вам я почему-то верю, а принцу – тем более. Вот только несколько дней назад пришли жандармы и угнали практически всех мужчин в лагеря для новобранцев под Метцем. Сказали, что злые русские зверски убили всех наших солдат на Черном море и что империя в опасности.

Нарушая субординацию, из десятка моих солдат вышел вперед один и сказал:

– А я вас знаю. Вы – Берта Мюллер. Вы с мужем бывали у нас в гостях в Виллингене. Я – Лоренц Метцгер.

Фрау Мюллер внимательно посмотрела на Метцгера и сказала:

– Вы очень похожи на мать, герр Метцгер.

– Фрау Мюллер, поверьте мне, это мы пришли с войной на русские земли, и да, многие из нас погибли. Но тех, кто все же выжил, русские лечили и достойно содержали. И отпустили нас под честное слово более не воевать с ними. Так что и я, и многие другие лотарингцы, живы и находятся в составе Легиона, либо лечатся в российских госпиталях.

– Благодарю тебя, мой мальчик, – всхлипнула фрау Мюллер, а я, улучив момент, сказал:

– Есть ли здесь кто-нибудь, кто знает, где именно находятся эти лагеря?

Мальчишка, лет, наверное, двенадцати (более старших мужчин в толпе, похоже, и не было) поднял руку:

– Я! Я и мои друзья. Нас тоже сначала увели, но потом отпустили, сказав, что берут рекрутов только с четырнадцати лет. Лагеря находятся у Ванту, восточнее Метца.

Тут вдруг снова заговорил принц, причем по-немецки, хоть и с небольшим акцентом:

– Я, принц Наполеон-Жозеф Бонапарт, обещаю вам, что мы уже завтра освободим ваших мужчин. Тех, кто не захочет служить в Легионе, или тех, кто слишком стар, либо кому не исполнилось еще шестнадцати лет, мы отпустим по домам. А когда мы победим, мы не забудем тех, кто служил нам, и даже после провозглашения независимости немецкой Лотарингии и ветераны, и семьи погибших будут получать пенсию от французского государства. Слово Наполеона!

Толпа, еще недавно такая подавленная, взорвалась приветственными криками, и скоро уже нас – и немцев, и французов – развели по домам и начали кормить. А после обеда мы уже маршировали в сторону Метца, причем наш легион шел в авангарде. А тот самый мальчик сидел на коне рядом с будущим императором – он отпросился у матери, чтобы показать нам дорогу.

Да, еще вчера, когда мы прибыли в Варндтский лес с немецкой его стороны и когда нам выдали оружие и позволили его пристрелять, свобода наших земель представлялась мне призрачной, но сейчас, на нашей – да, нашей – земле я понял, что недалек тот день, когда все жители здешних краев смогут говорить на родном языке и жить так, как их предки жили столетиями. А если я не доживу до этого дня, так тому и быть, не такая уж это большая цена…

17 (5) ноября 1854 года.

Силистрия.

Кузьма Нечаев (Ахмед Али-бей), командир Славянского легиона

Колагасы[19] прочитал бумагу, посмотрел на нас и сказал:

– Господа, я рад, что вы пришли, – нам важен каждый аскер. Сколько вас?

– Триста сорок пять, колагасы, – бросил я с некоторым высокомерием: ведь бинбаши[20] – чин хоть и ненамного, но повыше колагасы. С другой стороны, не стоило его злить, если учесть, что наши цели не соответствуют нашей легенде…

– Так мало… – уныло промямлил тот.

– Это у вас здесь не было боев. А у нас кто погиб при Тульче, кто при попытке прорваться в Кёстендже… А последние кахраманы[21] – в битве у Сарая, когда мы нанесли серьезный урон вероломному противнику, но потеряли нашего командира, Мехмеда Садык-пашу.

– У вас есть раненые?

– Нет, колагасы, раненых мы отправили в сопровождении легкораненых в Хаджиоглу Пазарджик, подальше от линии фронта.

– Правильное решение, – кивнул колагасы. – Они не смогли бы нам помочь, а вот помешать… – он посмотрел еще раз в приказ Омер-паши (кстати, настоящий, только с чуть подправленной датой, но это было сделано столь искусно, что заметить подмену было непросто), пожевал губами и продолжил: – Бинбаши, здесь написано, что вы подчиняетесь лично Омер-паше.

– Именно так, колагасы. Уполномочен сообщить вам только одно: усиливать гарнизон какого-либо укрепления мы не будем, а в случае нападения неприятеля будем действовать согласно имеющимся инструкциям. Ведь наша сила именно в мобильности.

– Хорошо. Четыре дня назад мы изгнали из города всех греков, и их квартал – он как раз примыкает к Кайнарджийским воротам – свободен. Займете любые пустующие дома гяуров. Им пришлось уйти налегке, поэтому у них в конюшнях будет сено, а колодцы там на каждом шагу. Я распоряжусь, чтобы вам выделили продовольствие. – И он чуть заметно склонил голову, мол, вижу, что вы повыше меня чином, но власть здесь я.

Вскоре мы с Андреем Нечаевым – так звали моего «юзбаши» – расположились в богатом греческом доме. Кто он на самом деле, не знаю – его и десяток других нам придало русское командование. А на мой вопрос, откуда он, тот с еле заметной усмешкой ответил:

– Я тоже из казаков, Кузьма Михалыч. А большего, увы, не имею права вам сообщать. Пока не имею.

– А мы с вами не родня, Андрей Ильич?

– Возможно, Кузьма Михалыч, – улыбнулся тот.

Такое впечатление, что ему известно больше, чем мне. Очень уж он похож на моего старшего брата, которого тоже зовут Андрей и который несколько лет назад решил с десятком других попытать счастья в России. Я б даже подумал, что этот Андрей – его сын, но возраст… да и отчество не то.

После того, как мы чуть поели фруктов, найденных в кладовке, а мой ординарец, Алексей Лещенко, начал что-то готовить из обнаруженных там запасов – кто знает, когда наконец принесут то, что нам полагается, – Андрей уединился в соседней комнате, предварительно задернув полог. Я знал, что в такой ситуации его ни в коем случае нельзя трогать. Через несколько минут он вышел и сказал:

– Ну что ж, Кузьма Михалыч, прогуляюсь-ка я немного…

17(5) ноября 1854 года.

Османская империя. Кёстендже

Меньше недели прошло с той трагической ночи, когда напавшие на город и порт русские уничтожили в Кёстендже склады с продовольствием, боеприпасами и военным снаряжением. Ущерб от этого нападения был огромен. И он заключался не только в потере имущества на многие десятки, а может быть, и сотни тысяч фунтов и франков.

Утеряна была вера в победу над проклятыми русскими. Никто уже не надеялся на то, что царь Николай будет повержен, а турки и их союзники погонят прочь своих исконных врагов с земель, которые нечестивые гяуры отобрали у правоверных в течение последних ста лет. К тому же сами союзники – британцы и французы – перессорились между собой и готовы были вцепиться друг другу в глотку. Разве с таким настроением можно было вести победоносную войну?