двигателе быстротечной жизни

(надёжный путь забрать мои рубли) –

о сумасшедшей страсти, близкой к шизе –

чтоб зрители подумали, что вот,

сейчас нам объяснят всё до основы,

раз сами мы не в силах ничего

понять, и повторяем снова, снова

ходы всё те же, что во все века

считались воплощением греха;

актёры испарились только что,

их ожидал на улице автобус:

уехал цирк, сгорело шапито –

махнули в ресторан, должно быть, чтобы

напиться поскорее и забыть

и этот двор, и детскую площадку,

кресты в оградках серо-голубых –

печальный финиш жизни беспощадной;

устало собирают реквизит

рабочие, а режиссёр со свитой

исчезли в арке, где всегда сквозит –

закончен день, пакуются софиты;

колючий цепкий ветер между тем

закручивает вихрем мёрзлый мусор,

под низкой аркой у облезлых стен

растут обледенелые турусы…

Войду под арку я и, как заведено,

меж мусорных преград шмыгну проворно:

важнейшим из искусств является кино,

а из профессий — дворник.

Картина

Есть у меня картина на стене

чудесного художника, грузина –

холст, масло, 100 на 70; на ней

стол, освещенный лампой керосинной,

духан тифлисский. Дворик. Лето. Ночь.

Хозяин с гостем заигрались в нарды –

хозяину сегодня бы не надо

играть садиться — лучше пить вино

да песни петь с заезжим господином –

пути Господни неисповедимы –

бедняга проигрался подчистую.

Его жена-красавица ошую

воздела руки к небу и кричит:

Аааа! — и падают проклятья

здесь, где не так давно звучали клятвы

любить, жалеть, прощать, что ни случись.

Жена уже сипит — как не сипеть,

когда проигран дом, велосипед,

корчма, и в довершение — она –

сама жена?

Несчастная рвёт волосы и платье –

а что осталось? Рвать, метать и плакать,

и поминать и эту ночь, и бога,

и жизнь свою, и мужа дорогого;

а он сидит с закрытыми глазами,

и только ужас в согнутой фигуре:

как жить теперь? И вообще — смогу ли?

Нет, это пьяный сон от мукузани –

и я проснусь, и будет всё как было –

жена и дом, и шторы голубые…

В предчувствии грядущих перемен

всё замерло в проигранной корчме,

и всё в ночной тиши антропоморфно:

то камень на фасаде скорчит морду,

то ветки тень предъявит скорбный профиль,

то грустно подмигнёт фонарь напротив

ворот в передней части панорамы –

и жизнь абсурдней, чем театр абсурда –

к печальному концу подходит драма

крушенья судеб –

Фортуна повернула колесо –

и всё.

А что же победитель?

Везунчик спит — вы только поглядите!

И нервный тик дрожит в его усах –

он в стельку пьян…

Светлеют небеса…

Коробка

Как любит жизнь подбрасывать сюрпризы!

Вот и сегодня вдруг: смотрю — коробка

с огромным бантом в синие горохи,

и ленты по углам как биссектрисы –

что в ней? Под ярким блеском целлофана

мне дар какой-то грезится волшебный –

бесценный, но ненужный совершенно –

к примеру, ваза с нимфами и Фавном,

складной бумажный веер из Китая,

шкатулка с перламутром из Марокко,

индийская фигурка золотая –

из меди — в ней ни золота, ни прока –

мне, если честно, столько всякой дряни

подбрасывает Фатум беспрерывно:

больных щенков бездомных, кошек драных –

нет, чтоб в придачу мяса или рыбы –

чем их кормить? Овёс-то нынче дорог!

Прислал бы, что ли, Вискас с Кити-Кетом

пакет — и шоколадные конфеты,

да плюс бутылок пять Asti Mondoro…

Нет, не дождаться мне таких подарков!

Скорее он подсунет мне старушку

на переходе — этим трюком давним

коварный рок всю жизнь мою порушил:

куда мне ни идти — везде подставит –

ну ладно бы ещё, когда одна я –

а вдруг с мужчиной? И старушек стая?

Вот и вожу их всех как заводная…

Раздумывая, что же там такое,

ножом взрезаю хрупкость упаковки,

гороховую ленту обрываю

и странную коробку открываю,

шуршу внутри бумагой папиросной,

вытаскиваю плоские полоски

прокладочного пластика тугого

и думаю — ну что же там такое?

Решительно, без лишних разговоров,

вытряхиваю стружек мягких ворох,

и вот в конце концов победа близко –

смотрю вовнутрь –

а там конверт простой: я

его хватаю, рву — а в нём записка

короткая –

два слова:

"Всё пустое"…

Шартрез

Мной выдуманный путь завёл в тупик –

Пора вернуться к ларам и пенатам,

И пыль смести, и тихо сесть, и пить

Шартрез зелёный сладкий с горькой мятой:

Излечит мне шартрез хандру и боль,

Забуду я, что путь упёрся в стену –

В такие дни печали алкоголь

Меня приводит в чувство постепенно;

Ну а пока пусть будет так, как есть –

Мне нравится в компании с шартрезом

Смотреть в бездонный тёмный свод небес

Бесстрашным взглядом, ясным и нетрезвым,

Предчувствуя, что лучше сгоряча

Не рвать, не рушить, не ломать, не резать –

Пусть рухнет всё само — без палача,

Без бомб и ядов, и без нас с шартрезом –

И все мы будем счастливы кто с кем,

И жизнь пойдёт путём нам всем на радость –

Я долг последний отдаю тоске,

А завтра — всё, я выхожу из рабства…

Сгорело лето в собственной жаре,

Мелькнув хвостом среди кустов сирени,

Шартрез иссяк — что ж, буду в сентябре

Кампари ядовитый пить смиренно,

Чтоб незаметно пережить октябрь,

Когда уходит бог в свою машину –

Со мной друзья осенние, хотя б

Чинзано с Бродским или Оден с джином –

И в ноябре дождаться одного

Из главных дней любви и брудершафтов –

Сезон начнётся Божоле Нуво –

И все проблемы сами разрешатся…

Драконы

Тюль вынесло наружу ветром резким –

я в панике вцепилась в занавеску –

смотрю, а там, в пространстве заоконном

летят драконы…

Они прекрасны! Вид упрям и грозен,

раздуты ноздри, гривы как из бронзы –

украшены кружками-завитками,

глаза сверкают;

до наших скорбных дел им дела мало –

тела лоснятся розовой эмалью,

а когти на массивных хищных лапах

покрыты лаком;

их крылья из блестящего металла

острей кинжалов из дамасской стали,

а на хвостах красы необычайной

штамп «made in China»;

полёт над Самотёчной фееричен –

такая лёгкость, сила и величие –

и я кричу драконам по-китайски:

не улетайте!

И я кричу им: милые драконы!

Мне