– У меня обширный репертуар, в нем есть и чечетка, и греческие танцы. Я очень многосторонняя танцовщица.

– Ох ты какая, – пробормотала Арлетта.

– Что ж, пожалуй, что-нибудь короткое. Не будем тратить время.

Мисс де Вер прокашлялась и встала лицом к кулисам. С заискивающей улыбкой кивнула женщине в военной форме, и та опустила иглу на граммофонную пластинку. Зазвучала надрывная и слащавая мелодия. Танцовщица прыгала по сцене, кружилась вихрем, с легким топотом пробежала вдоль края сцены, держа ладони над глазами, словно отчаянно кого-то искала. Руки, длинные и тонкие, шевелились, словно морские водоросли. В завершение своего номера она выполнила серию безупречных сальто, испачкав ладони пылью, села на шпагат и направила полный триумфа взгляд за огни рампы.

– Неплохо. Благодарю вас. Следующий, – прозвучал из партера все тот же бесстрастный голос.

– Саба Таркан. Пожалуйте на сцену. Скорее! Поторопитесь!

Доминик, незаметно пробравшийся на верхний ярус театрального зала, встрепенулся, напряг зрение и направил его на певицу. Сестра передала ему слова Сабы, но он оставил их без внимания – ему хотелось еще раз послушать, как она поет. А еще он хотел доказать себе – кому же еще? – что сможет добиться ее, если захочет.

Он попал в театр, сунув полкроны добродушному швейцару, и тот пожал ему руку и сказал: «Мы многим вам обязаны, парни». В бумажнике лежало ее письмо, в котором она написала, что рассчитывает приехать 17 марта на прослушивание в Королевский театр на Друри-Лейн.

Саба прошла между рядами кресел и поднялась на сцену. Со спины она в своем красном платье казалась очень юной и хрупкой, и Дом снова восхитился ее фантастически прекрасной осанкой и гордой поступью. Такая манера держаться сама по себе говорила о многом – мол, поглядите на меня, я достойна вашего внимания.

Он уже слышал ее смех, громкий и заразительный, когда выступал старый комик. Если она и робела перед своим номером, то явно не хотела это показывать.

Его она не видела. Она стояла в неярком круге света, улыбалась темным силуэтам в партере и думала: «Вот он, этот миг». Хмурый аккомпаниатор взял ее ноты. Она прокашлялась, и в этот момент ей почему-то вспомнился Карадок Джонс, ее старый учитель пения. Он дал ей много советов, как раскрыть глотку, как расслабиться и вытянуть высокие ноты. «Я хорошо тебя учу, – говорил он. – Тебе не придется беспокоиться за свою диафрагму и дыхание, все у тебя получится». Но чаще всего, помимо обучения технике пения, он внушал ей, что певица не должна робеть и что храбрость – залог успеха.

Она пришла к нему в тринадцать лет, хорошенькая и робкая, но уже знавшая себе цену – до этого она уже победила на двух конкурсах пения, которые устраивал молодежный клуб в Риверсайде. Тогда она прощебетала «О, крылья голубки», не сомневаясь, что учитель восхитится ею так же, как и остальные.

Но толстый и неопрятный Карадок, в прошлом, до запоев, знаменитый оперный певец, не выразил ни малейшего восторга. Он немного послушал ее и спросил:

– Знаешь, что общего у всех плохих певцов?

Когда она ответила, что не знает, он захлопнул крышку фортепиано и встал.

– Они поют вот так… – Он сдавленно замяукал, словно тонущий котенок. – А я хочу, чтобы ты делала так… – Он оскалил желтые зубы, раскрыл огромный рот, оттянув назад язык, и испустил такой великолепный рев, что забрызгал слюной и Сабу, и свой клетчатый жилет, вечно посыпанный пеплом. – Ради Христа, девочка, наберись храбрости и исправь свою ошибку, черт побери. – Где-то рядом ахнула мать: «Ругаться! При ребенке!» – Иначе ничего хорошего не получится.

…Пианист заиграл первые негромкие аккорды песни «Господь, благослови дитя». Саба собралась с духом, стараясь не глядеть на бледные и усталые лица сотрудников ЭНСА и на скучающую стенографистку, и запела. На долю секунды она вобрала в себя огромный зал с пробитым бомбой потолком, на котором кое-где уцелела позолота, с рядами пустых кресел, прониклась магией и славой знаменитого театра, а потом вся растворилась в песне.

Допев до конца, она взглянула на аудиторию и не увидела в ней никакого движения. Только Арлетта подняла кверху оба больших пальца и зааплодировала.

Дом, испуганный и сбитый с толку, тоже сидел и слушал. Его сердце учащенно билось. В тот первый раз, когда Саба пела в госпитале, он был страшно уязвим, его жизнь была почти что на нулевой отметке, а от Сабы так приятно пахло яблоками, и вся она была такая юная и красивая.

И вот она снова пела, на этот раз на старинной сцене, рискуя всем, в отчаянном порыве – или, может, так ему почудилось? Такая смелая, такая чистая, она собралась с духом и как бы метнулась в полутемный зал, где с карандашами и блокнотами сидели эти скучающие мужчины в мундирах цвета хаки.

Там, в одиночестве, на темном балконе он испытывал жуткую опустошенность. Как глупо с его стороны, что он написал ей – ведь она принадлежала всем и не принадлежала никому. Но вот опять она затронула в нем какую-то грубую часть его натуры, которую он обычно старался прятать поглубже. И хотя он всегда знал, что не любит Аннабел или любит недостаточно сильно, его все же потрясла ее измена, нанесла удар по его самолюбию. Он остро чувствовал, как все вокруг изменчиво и ненадежно.

– Мисс Таркан, у вас есть что-нибудь еще? – спросил кто-то из комиссии. Тогда она спела «Туман застилает твои глаза» и услышала, как стенографистка тихонько всхлипнула. После этого в ее душе зашевелилась надежда на то, что после всех треволнений, может, все закончится благополучно.

Она исполнила последнюю песню, «Мази»[34], и, допев, со слезами на глазах посмотрела в партер. Этой песне ее научила Тан; они с отцом пели ее во дворе.

Один из безымянных мужчин встал, достал платок и вытер лысину. Потом искоса взглянул на Сабу, словно на неодушевленный предмет.

Пианист улыбнулся впервые за весь день.

– Сейчас перерыв на ланч, – объявил лысый. – В три мы посмотрим «Банановых Братьев», потом Арлетту. В четыре мы опять встретимся с вами и сообщим наше решение.

Они перекусили в «Сиде», скромном кафе с запотевшими окнами, среди посетителей в военных мундирах. Комплексное меню включало в себя крепкий чай в массивной белой чашке, котлету из говяжьей солонины с сероватым картофельным пюре, консервированный зеленый горошек и вместо пудинга слоеное пирожное с кремом. Во время ланча явились «Банановые Братья» – поджарые атлеты лет сорока.

– О-го-го, какие люди! – воскликнула Арлетта; казалось, она знала всех. – Вы только поглядите, кто пришел! – Она расцеловала в щеки всех «братьев» и познакомила их с Сабой.

– Это Лев, а это Алекс. – «Братья» галантно поклонились. – А этого малыша, – она показала на парня помоложе, с крашеными, невероятно черными волосами, – зовут Богуслав. – Он театрально опустил веки и поочередно поднес к губам руки Арлетты и Сабы. – Но ты все равно не запомнишь, – добавила она. – Так что зови его Бога, или Боггерс, или Бога Браш.