причинах происходившего и, как минимум, вместо генерала Эльснера подобрать более подходящую кандидатуру на высшую интендантскую должность армии? Будучи, по мнению А. И. Деникина, «выдающимся начальником снабжения Юго-Западного фронта» в период Великой войны, в новых условиях гражданского конфликта генерал Эльснер оказался не способным стать «просто хорошим, крепким интендантом, умеющим найти и купить» и вовремя доставить на фронт необходимое имущество.

Позже вступился за генерала Эльснера и генерал Алексеев, говоря, что «начинали мы работу с грошами, а главное совершенно не имели времени и возможности готовиться к походу…», признав при этом, что «нет энергичного интенданта – толкового и дельного, нет других сотрудников, могущих честно и продуктивно работать в области хозяйства».

Что могли думать о положении дел на фронте и о подобных инцидентах рядовые добровольцы?

Вспомним, что офицер составлял основной кадр Добровольческой армии, являлся её опорой и стержнем. Во имя общего дела офицер, как правило, не считал зазорным для себя находиться в строю на положении рядового. Вряд ли он помышлял о скорой победе. Она, если и представлялась ему, то в очень отдалённом будущем, когда поднимется Дон и восстанет Кубань. Записываясь в Добровольческую армию, он был морально готов к тяготам и лишениям походной жизни и не роптал, столкнувшись с бытовыми трудностями, соблюдал привычную для него воинскую дисциплину. При этом офицер-доброволец хотел знать, что в штабе армии помнят о нём, что для генералов его часть – не просто флажок на карте с пометкой о количестве штыков и сабель.

Офицеры отряда полковника Симановского видели, что из-за доверительного отношения к их командиру генерала Корнилова штабное начальство общалось с ним подчёркнуто холодно и придирчиво и, вероятно, не упустило бы случая развенчать его авторитет в глазах командующего. И вот случай такой представился… Фронтовые офицеры болезненно переживали несправедливое, по их мнению, отношение генералов к их командиру. Они усматривали в нём давнюю нелюбовь между чинами штаба и строевыми начальниками. Как «родимое пятно», перекочевало оно из Императорской армии в Добровольческую.

В итоге инцидента штабные генералы убрали из окружения генерала Корнилова неудобного для них полковника Симановского[12]и частично признали недостатки интендантской службы. А в это время на фронте, не имея тёплой одежды и продовольствия, мёрзли полуголодные добровольцы, обильно пополняя ростовские госпиталя больными и обмороженными. В истории со злополучным письмом полковника Симановского как в зеркале отразился клубок противоречий, существовавший внутри добровольчества и ставший в дальнейшем одной из причин его военных поражений.

Подобные истории подрывали веру рядовых добровольцев в штабных начальников, раздували вражду между строем и штабами, разъедали добровольчество изнутри, разрушали его в зародыше, ещё на заре его существования.

Вернёмся к описанию событий на фронте частей генерала Черепова накануне падения белого Ростова. 7 (20) февраля погода выдалась хорошая. Снег искрился на солнце и местами начинал подтаивать. Настроение у партизан снова поднялось, а сотник Греков даже задумался о новой авантюре. Бойцы отряда тоже были не прочь повторить вылазку, не подозревая, что участь белого фронта в это время была уже решена.

Около 16 часов тишину нарушил первый пушечный выстрел и над головами добровольцев засвистели вражеские гранаты. Они падали в степь недалеко за хутором, вздымая целые фонтаны земли и снега. Обстрел продолжался несколько часов и резко прекратился. Не причинив никому вреда, сотни снарядов перепахали голое поле.

8 (21) февраля прошло в тишине. В конце дня партизаны получили приказ – вечером 9 (22) февраля выдвинуться на фронт в помощь вмёрзшему в снега Корниловскому полку. Однако в 6 часов утра на тылы фронта обрушился ураганный артиллерийский огонь красных батарей.

Массированный артобстрел являлся предвестником решительного наступления «Социалистической армии» Р. Ф. Сиверса от станции Хопры и Генеральского моста на Ростов. 9 (22) февраля наиболее ожесточённые бои завязались неподалёку от хуторов Олимпиадовки и Куренева.

Красный главком В. А. Антонов-Овсеенко трезво оценивал численность и качественный состав сил своего главного противника – Добровольческой армии. «Усиленная работа по её формированию довела численность её до 4000 штыков, 200 сабель, 12 орудий, – писал В. А. Антонов-Овсеенко. – К этому надо присоединить различные партизанские отряды (Грекова, Семилетова и т. д.) и казачьи дружины (Гниловскую, Аксайскую, Старочеркасскую). Особенной стойкостью отличались – Корниловский ударный полк, три офицерских батальона, юнкерский батальон и добровольцы Семилетова. Георгиевский полк был слабоват. Артиллерия действовала превосходно. Но противник сильно страдал от недостатка патронов и особенно артснарядов. Громадным нашим преимуществом являлось превосходство в артиллерии, хорошо руководимой и не терпевшей нужды в снарядах. Серьёзнейшее значение имела также обеспеченность нашего тыла, в изобилии пополнявшего наши потери. Корниловцы же должны были немало сил уделять на удержание в страхе и трепете большого рабочего города – на караулах в Ростове они держали “Ростовский Добровольческий полк”, пару батальонов (офицерский и корниловский) и разные мелкие части»[61].

Белым стало ясно, что бой партизанам придётся принимать на линии хутора или отойти. «Этому последнему предположению категорически воспротивился Греков, – отмечал С. Н. Гернберг. – Он, с присущей ему горячностью, упрямством и позой, заявил: “Кто бы мне ни отдал приказания отступать, я с партизанами погибну, но не сделаю и шага назад!” Обещание это он, может быть, и сдержал бы, но более благоразумное начальство передало его решение по телефону из железнодорожной будки в Ростов, и оттуда было получено приказание: “Глупостей не делать, а подчиняться всем распоряжениям начальника участка…”»[62].

Половина отряда выдвинулась вперёд на линию фронта корниловцев и у железнодорожного переезда рассыпалась в цепь. Остальные партизаны сопровождали лошадей и обоз, отходивший в Ростов по блестящему льду Дона. Далеко не все из них добрались до спасительного берега. Несколько очередей вражеских гранат в разных местах вздыбили лёд. Под завязку гружённая патронами, тяжёлая повозка провалилась в чёрную дыру, образованную взрывом. Спасти никого не удалось, повозка с патронными ящиками, люди и лошади – всё затащило под сверкающий на солнце лёд.

Артобстрел без перерывов продолжался несколько часов. Красные артиллеристы не жалели гранат и методично перепахивали прифронтовое пространство и сам добровольческий фронт. «Снаряды, падавшие в поле, сзади фронта, стали ложиться все ближе и ближе к нашему переезду, – вспоминал С. Н. Гернберг, – и, наконец, одна очередь легла прямо среди нас, попав в шлагбаум и железнодорожные пути… Вторая и следующие попали туда же, и воздух сделался смрадным и тяжелым, солнце для нас совершенно померкло, в воздух летели куски дерева, железа, земли, стекол и кирпича, а все наши мысли сосредоточились на желании врасти или вкопаться в эту мёрзлую, твёрдую землю. Слышались крики и стоны раненых, которые или сами, или с помощью своих друзей торопились подняться и идти в тыл, к спасительному, как казалось, Ростову, чтобы выйти из фронтового ада…»[63]

Огонь красных батарей не прекращался ни на минуту, выхватывая из добровольческих рядов