Только 4-я сотня этого полка заявила, что идёт в распоряжение Донревкома и пропущена нами беспрепятственно к Миллерово. Появление сильной казачьей группы в наших тылах внесло порядочную суматоху в среду рудничных ревкомов, да и в штаб Сиверса. Я немедленно предписал комиссару Изюмского уезда товарищу Шарову выступить против казачьего отряда»[69].

31 января (13 февраля) красноармейский отряд под предводительством Шарова настиг 6-й Донской полк у железнодорожной станции Межевая, но казаки и здесь отказались подчиниться. После непродолжительного боя они вновь оторвались от преследователей. Через шесть дней, 6 (19) февраля, у селения Ряженое им преградил дорогу другой отряд красноармейцев, руководимый Шимановским. И опять фронтовики открыли себе дорогу силой оружия. На следующий день у станции Матвеев Курган произошла ещё одна стычка 6-го Донского полка с отрядом Шарова, после чего большая часть фронтовиков проскочила на Дон.

Представитель Добровольческой армии при донском атамане генерал Лукомский изумлённо отмечал: «Просто не верилось глазам. Все офицеры на местах, полная дисциплина, никаких комитетов. Полк заявил, что он хочет сейчас же идти на фронт. Полку была устроена торжественная встреча. После молебствия на соборной площади атаман и председатель донского правительства благодарили полк, прибывший в таком блестящем виде. Трогательно было видеть, как глубокие старики подходили к полку и, кланяясь до земли, благодарили славных станичников за то, что они поддержали честь и славу Дона и не поддались искушению большевистской пропаганды»[70].

На фоне почти повального среди казачества безверия в дело вооружённой борьбы с красными образцовый вид 6-го Донского полка многим представителям казачьей власти казался настоящим чудом. Но их надежды быстро рассеялись, словно утренний туман. Отправленный на фронт 6 (19) февраля, уже через два дня, под влиянием революционных агитаторов, 6-й Донской полк отказался вести боевые действия…

К этому времени окончательно прояснилось настроение подавляющего большинства донских казаков. «Определилось яснее настроение донских казаков, – отмечал А. И. Деникин. – Не понимают совершенно ни большевизма, ни “корниловщины”. С нашими разъяснениями соглашаются, но как будто плохо верят. Сыты, богаты и, по-видимому, хотели бы извлечь пользу и из “белого”, и из “красного” движения. Обе идеологии теперь еще чужды казакам, и больше всего они боятся ввязываться в междоусобную распрю… пока большевизм не схватил их за горло»[71].

История эта поставила жирный крест на деле обороны Новочеркасска регулярными казачьими частями. Стало очевидно, что дни казачьей столицы сочтены. Сжалось кольцо фронтов и вокруг Ростова. Генерал Корнилов стягивал к нему все добровольческие части, готовясь оставить город.

В предместье Ростова Темернике под руководством местных большевиков вспыхнуло восстание рабочих. Они интенсивно обстреливали вокзал. В Нахичевани тоже шёл бой. Город обстреливался тяжёлой артиллерией со стороны Батайска. На разных окраинах города время от времени трещали пулемёты.

Оставаться в Ростове означало для добровольцев быть раздавленными огромным числом революционных войск. Днём 9 (22) февраля генерал Корнилов отдал приказ об оставлении Ростова и движении на станицу Аксайскую, затем, переправившись через Дон, идти в станицу Ольгинскую. Куда потом? Этот вопрос оставался открытым – или в зимовники, в Сальский округ Донской области, и там дожидаться, когда донское казачество опомнится и поддержит армию, или идти в Екатеринодар на соединение с кубанцами, которые, по имевшимся сведениям, уверенно удерживали кубанскую столицу. На подготовку к походу войскам отводилось всего несколько часов.

«Рано утром 9 февраля 1918 года, когда мы ещё спали, – вспоминал Р. Б. Гуль, в то время офицер отряда полковника Симановского, – в казармы вбежал взволнованный полковник Назимов: “Большевистские цепи под Ростовом!” – “Как? Не может быть?” – “Мои студенты и юнкера уже в бой пошли… Приказ: никому не отлучаться, быть в полной боевой готовности… С каждым часом стрельба близится. На дворе около казармы уже рвутся снаряды. Артиллерия гудит кругом и в три часа дня получен приказ: оставляем город, уходим в степи… Мы назначаемся в арьергард”»[72].

Офицеры отряда побросали в большой комнате вещи, которые нельзя взять в поход: бельё, бекеши, галифе, выходные сапоги, шапки. Кто-то взял себе лучшее из выброшенного, остальное порубили шашками.

Настроение у всех гнетущее – петля вокруг армии затягивается, дело к ночи и никто не знает, сможет ли армия вырваться. О худшем старались не думать. В ожидании выступления, молчаливо сидели офицеры по комнатам казармы. Все в шинелях, с патронташами и винтовками, с вещевыми мешками за плечами.

На пустынных улицах города быстро темнело. «Откуда-то привели в казармы арестованного, плохо одетого человека, – писал Р. Б. Гуль. – Арестовавшие рассказывают, что он кричал им на улице: “Буржуи, пришёл вам конец, убегаете, никуда не убежите, постойте!” Они привели его к командующему участком, молодому генералу Б[13]. Генерал сильно выпивши. Выслушал и приказал: “Отведите к коменданту города, только так, чтоб никуда не убежал, понимаете?” На лицах приведших лёгкая улыбка: “Так точно, ваше превосходительство”. Повели… Недалеко в снегу расстреляли…»[73] Вскоре в казарму вбежала растрёпанная женщина с грудным ребёнком на руках. С большими умоляющими глазами она выспрашивала о своём муже. Оказалось, что это была жена только что расстрелянного…

Коннице приказано произвести разведку выходов из города. Почти вся кавалерия армии – это 1-й кавалерийский дивизион лейб-гвардии Уланского Его Величества полка полковника Гершельмана, численностью около 130 сабель. Он располагался в «лазаретном городке» на южной окраине Ростова. Но и эта конница не была регулярной в полном смысле этого слова. Дивизион состоял из двух эскадронов. Если в 1-й офицерский эскадрон подполковника Селиванова, где офицеры находились на положении рядовых добровольцев, был укомплектован опытными кавалеристами, то во 2-м эскадроне находились почти сплошь студенты, гимназисты, кадеты и юнкера, никогда не служившие в коннице. При таком положении дел о серьёзном противостоянии многочисленной регулярной коннице красных не могло быть и речи. Однако патриотизм, задор и молодость брали верх над холодным расчётом, и белые кавалеристы не унывали.

«Накануне этого исторического дня штаб-ротмистр князь Химшиев, офицер 2-го эскадрона, решил устроить маленький разворот по случаю его обручения с одной барышней из города Ростова на Дону, из зажиточной семьи, – вспоминал А. Н. Глушков, в описываемые дни корнет, командир взвода 2-го эскадрона. – Это пиршество было устроено в лазаретном городке. Привезли много всяких закусок, водку, вино и прочее. Князь Химшиев познакомил нас со своей невестой и ее подругой – обе очень милые и хорошенькие барышни. Время провели весело, шумно. Легли спать в три часа утра. Что день грядущий нам готовит? Не спалось, и мы тихо переговаривались с моим командиром»[74]. Как только забрезжил рассвет столь памятного для добровольцев 9 (22) февраля, кавалеристы, как всегда, направились к конюшням, чтобы покормить и привести в порядок своих коней. Они стояли в деревянных бараках за обширной площадью.

Было тихо. Город спал и видел