— Сдаюсь! — сразу поднял обе руки кверху бывший моряк, не переставая улыбаться. — Я и сам, признаться, никак этого не понимаю. Одно скажу — традиция, а она, как известно, не всегда обладает логикой.

— Ну-у, Юрий Константинович, — притворно нахмурился Афанасьев, — вы уж так быстро-то не сдавайтесь! Мы ведь очень рассчитываем именно на ваш несгибаемый характер.

— Поверьте, — приложил обе ладони к сердцу Юрий Константинович, — я весьма тронут вашей заботой.

— Это мой долг, как Верховного Главнокомандующего. Но хватит об этом. Давайте, я лучше продолжу свои восхваления. Ваши беседы со зрителями на животрепещущие темы — как глоток свежего воздуха в задавленной гнилостными испарениями атмосфере. Духовность — вот чего больше всего не хватает нашему обществу. Старые идеалы порушили, но и новых создать не смогли. А то, что выдают за новое видение мира, является ничем иным, как окончательным разложением морали и нравственности. И то, что происходит сейчас на наших глазах, когда Россия нашла в себе силы чуть отступить от края военной, экономической и социальной пропасти, является, для меня лично, прискорбным фактом. За экономикой и политикой, мы не разглядели духовной составляющей. Вы согласны со мной?

— Безусловно, — кивнул гость. — Однако следует ли мне расценивать ваши слова в качестве предисловия к постановке задачи? — сразу перевел разговор Душенин на сугубо деловой лад.

— Да, — не стал юлить Верховный.

В это время дверь в кабинет раскрылась, и официантка вошла, катя перед собой, ставшую уже традиционной тележку, уснащенную всяческим съестным. Пока она выставляла привезенную снедь на стол, разговор прервался. Под конец она выставила на стол два громадных термоса и виновато улыбнувшись, произнесла бархатным голосом:

— Простите великодушно, мы не знали, каким напиткам отдает предпочтение ваш гость, товарищ Верховный, поэтому, на всякий случай налили в термосы и чай и кофе.

— Спасибо, дорогуша, — в тон ей попробовал ответить диктатор. — Вы, как всегда, сделали все правильно. Мы тут с этим уж постараемся сами разобраться. Еще раз, спасибо.

Официантка удалилась, покачивая бедрами, как парусник принайтованный к кнехтам при слабом волнении. Оба мужчины со вкусом проводили глазами аппетитное зрелище. Когда она закрыла за собой дверь, то Афанасьев опять вспомнил свою роль радушного хозяина:

— Прошу к столу, Юрий Константинович. Вы у меня в гостях, а потому позвольте за вами поухаживать. Вы что будете: чай или кофе?

— Да, без разницы, — опять заулыбался моряк и добавил народную присказку. — Наша невестка — все трескат.

— Тогда, давайте кофейку для бодрости, — потянулся он к одному из термосов, чтобы разлить по чашкам ароматный напиток. — А вы, Юрий Константинович, не стесняйтесь, выбирайте все, что на вас смотрит.

— Спасибо, — не стал чиниться Душенин и ухватил со стола ватрушку.

Когда Афанасьев закончил разливать кофе и тоже взял ватрушку себе, разговор продолжился.

— Да, так на чем бишь я остановился?

— О предисловии, — сквозь набитый рот ответил гость.

— Ах, да. Спасибо. Так вот. Про культуру мы забыли в борьбе за кусок хлеба, не осознавая, что культура — это и есть хлеб, в какой-то мере. В культуре у нас дела плохи. Особо в массовой культуре. Как там, в свое время говорил вождь мирового пролетариата про искусство?

— Из всех искусств, для нас важнейшим является кино, — верно процитировал слова Ульянова моряк, начиная понемногу догадываться о целях человек пригласившего его сюда.

— Верно, — согласился Афанасьев. — Но эти слова были сказаны 100 лет назад. Технологии шагнули далеко вперед. Поэтому я рискну несколько по-другому интерпретировать слова великого человека. Массовая культура сейчас представлена не синематографом, а телевидением. И тут мы подбираемся к главной теме нашего разговора.

Он запихал остаток ватрушки в рот и крупными глотками запил съеденное, почти не жуя.

— Вы как журналист, политолог, блогер и ведущий нескольких передач в пространстве интернета, наверное, не обошли своим вниманием инцидент, произошедший на Первом канале, связанный с кражей подарков для больных детей?

— Да уж, безобразный до отвратительности поступок руководства не укрылся от всеобщего внимания, — нервно ухватился гость за свою бородищу.

— Во-во, верно вы подметили, что до отвратительности безобразный, — подхватил диктатор. — Мы, разумеется, по своей линии отреагировали, как могли, в силу своих компетенций, но сами понимаете, что отрыванием головок поле от репья не очистить. Тут нужен системный подход. Нужно переформатировать машину телевидения сверху и донизу. Нужно менять в корне, всю идеологию. Вернее не так. Нужно привнести туда идеологию, потому что такое безобразие могло случиться только при ее отсутствии. Если у вас нет своей идеологии, значит, вы будете вынуждены жить по чужой, а вернее чуждой, во всех смыслах, идеологии наших врагов, сумевших в свое время навязать нам свое видение мира. А новую идеологию могут привнести только новые люди. Вы понимаете, куда направлена моя мысль?

— Понимаю, — вздохнул Душенин, но Конституция запрещает, какую бы то ни было идеологию.

— Эта Конституция, принятая по итогам расстрела парламента в 93-м году и есть плод навязанной нам чуждой идеологии, — сморщил нос Афанасьев. — Однако, ну ее к бесу, эту конституцию. Она не подразумевает и нашего нынешнего правления. А мы, тем не менее, есть и никуда уходить не собираемся. Ее действие мы самочинным порядком прекратили на всей территории нашего государства, и дай Бог, уже никогда к ней не вернемся. Лично я, уже два с половиной месяца обхожусь без нее, и это никак не сказывается на моем здоровье. А на вашем?

— И на моем тоже, — усмехнулся Душенин.

— А раз без какого-то института можно жить, то и не надо обременять им государственную машину. Чем проще механизм, тем он устойчивей. Тут главное — не скатиться к откровенному примитивизму. Дело не в обертке, а в ее содержимом. Можно иметь какую угодно демократическую Конституцию и все равно жить вопреки ее постулатам, о чем свидетельствует вся наша прежняя действительность. А можно не иметь ее и вовсе, однако, несмотря на это, все равно быть правовым и процветающим государством.

— Вы имеете в виду монархии Персидского залива?

— Только в смысле цементации народных масс на основе идеологии, которая черпает свою силу в религиозном самосознании. И не более. Во всем остальном же, эти государства представляют собой обычную синекуру, замешанную на кровнородственных отношениях, что нам, естественно, не подходит для подражания.

— Да, — согласился Душенин, — историческая уникальность православного государства заключалась в том, что оно одновременно опиралось на две, казалось бы, взаимоисключающие ипостаси — самодержавие и соборность.

— Да и Бог с ними, — махнул рукой Афанасьев. — Наша с вами беседа не о том и не про то. Давайте-ка лучше вернемся на прежние рельсы и поговорим о кадровой политике