Через несколько дней Битов прибыл поздно вечером в дом-музей Чуковского на свидание с маленьким жестяным паровозом. Из Москвы, чтобы сфотографировать эту встречу, выдвинулся фотограф «Независимой» Дмитрий Бортко. Войдя в дом, Андрей Георгиевич достал из кармана бутылку джина и поставил ее у зеркала в прихожей. Мы пошли наверх, скоро появился и Дмитрий.

Эта был какой-то сюрреалистический вечер. Битов радовался детскому паровозу, как родному, фотографировался с ним и так, и сяк. Потом он рассматривал книжки на полках, довольно ехидно вспоминал, как Чуковский чуть не стал рецензентом его первой книжки «Большой шар», но, узнав, что ее нечаянно похвалил «душитель сталинской закалки» Ермилов, – от своего намерения отказался. Потом… я не помню. К счастью, в моем архиве сохранилось несколько фотографий Дмитрия Бортко. А паровоз в музее Чуковского стоит и сейчас.

Впрочем, нет, кое-что помню. Битов рассказывал нам об Олеге Васильевиче Волкове, однокашнике Набокова и соловецком сидельце, с которым дружил.

Велел прочитать «Погружение во тьму» и постараться увидеть Олега Волкова живьем: «Этот голос и эту выправку вы не забудете никогда».

Пройдет немного времени, и я окажусь у Волкова дома, приеду брать интервью для «Независимой» – о русском языке. Жена Олега Васильевича, Маргарита Сергеевна, пригласила в столовую: «Олег Васильевич сейчас выйдет». Открылись двери, и в комнату вошел очень красивый, высокий старик в отличном костюме, при галстуке. Он церемонно поздоровался, сел на диван и положил руку на голову породистой собаки, которая вбежала вслед за ним.

Зазвучала грассирующая, петербургская речь. Я включил свой магнитофончик.

Спустя годы, когда Олега Васильевича уже не будет на свете, я покажу фрагмент этой записи в эфире «Радио Свобода», в программе Леонида Дубшана, посвященной литературной звукоархивистике.

И благодарно вспомню совет Андрея Битова.

Устная речь была для Битова особой темой. Он сам не раз говорил, что разница между нею и письменным словом (в его конкретном случае) постепенно стирается и становится все менее заметной. Что же до авторского чтения, то это явление, где, как я всегда полагал – вослед моему учителю, звукоархивисту Льву Шилову, – сохраняется богатый отпечаток личности читающего. И тут Битову равных не было.

Он шел куда дальше: читая вслух чужое, открывал «шкатулки», снимал «замки». Это касается и его невероятных чтений беловых и черновых пушкинских тестов – вместе с игрой прославленных джазменов (я дважды с упоением писал об этом его искусстве в новомирской рубрике «Звучащая литература»).

Когда в октябре 2004-го на сцене московского Дома ученых мы с музыкантом и звукорежиссером Антоном Королевым представляли аудиопроект – интернет-сайт «Звучащая поэзия» и десять компакт-дисков с авторским чтением современных поэтов, от Александра Кушнера и Елены Шварц до Олега Чухонцева и Бахыта Кенжеева, – Андрей Георгиевич был в зале среди слушателей. После окончания вечера – а большой зал был переполнен, – все пошли на фуршет[9]. И там Андрей Георгиевич увиделся с древним своим товарищем – знаменитым поэтом, музыкантом и художником Алексеем Хвостенко. Я уже знал, что – помимо всего прочего – Хвост сам записывал авторское чтение русских поэтов в Лондоне и Париже: сначала Бродского, затем Сапгира и, кажется, Холина.

Стоять рядом и слушать, как они разговаривают, было наслаждением.

Как будто зазвучали два диковинных инструмента: низких, глубоких, обаятельно-хриплых. Эту счастливую и очень нежную встречу старинных друзей запечатлел легендарный фотограф Юрий Феклистов.

А. Битов и А. Хвостенко

А потом мы договорились с Андреем Георгиевичем о записи его авторского чтения. И в декабре того же года мы с Королевым отправились к нему на Краснопрудную улицу. Эта поездка и подарила название моему нынешнему «мемуару». Настал «день звукописи».

Андрей Георгиевич был дома один. Пока мы налаживали аппаратуру, пока Антон размещал где-то над головой писателя специальные микрофоны[10], пока крепил еще один к его пиджаку, – Битов рассказал, что перед нашим приходом у него сочинилось стихотворение. «Давайте и его запишем», – попросил я.

«Сначала его надо внятно записать на бумагу», – ответил А. Г.

Мы договорились, что «ничего специально делать не будем», пусть все идет само: чтение стихов вместе с рассказами о них – как складывались, кто «стоял за кадром» и прочее.

Перед тем как прочитать стихи, Битов рассказал нам о своеобразии своей поэтической работы:

«…Значит, так у нас и пойдет, вперемежку с воспоминаниями, потому что для меня стихи – это мой дневник, это не “литература” для меня. Они фиксируют какие-то мгновения, и сейчас выплывают эти мгновения… Значит, однажды… ой, какая хорошая история…»

И рассказал, как однажды в Питере домашние послали его за маслом, а он встретил на улице своих «приятелей-пьяниц», которые по нему давно скучали. Выпив на Московском вокзале, Битов с друзьями почему-то решили на ночь глядя ехать в Москву. В столице они пошли с утра на Центральный телеграф – отправлять телеграмму домой с просьбой прислать денег. Дальше – туши свет: встречи с Борисом Спасским и Леонидом Губановым, утренние возлияния за пустыми столиками неподалеку от кинотеатра «Россия». «…Вот, сидим. Еще я не знаю, что там сзади – “Новый мир”. То есть я на него сержусь, потому что он меня никогда не печатал… Мы – сидим. Губанов начинает читать свою поэму “Козыри” во весь голос, остановиться он не может. Мы балдеем, потому что у него энергетика очень сильная и музыка очень сильная. И нас никто не вяжет, вот такие изумительные были дела…»

Если когда-нибудь битовская поэзия будет переиздаваться, нашу запись можно приложить к ней в виде компакт-диска. О, там есть что послушать!

Вослед чтению «переводов» из «Преподавателя симметрии» Битов рассказывает о встречах с Бродским. После стихотворения «Дядя» («Изменившийся простор, покосившийся забор…») – говорит об отце и деде. После посвящения Гранту Матевосяну – о самом Гранте. И конечно, о Габриадзе. О куклах, о театре кукол и Образцове, о зависти и восторге…