Как результат, Битов оказался в странной изоляции. Признанный классик, он вместе с тем практически не присутствовал в сколько-нибудь широком читательском сознании, а его поздняя проза – в частности, балансирующий на грани гениальности сборник малой прозы «Преподаватель симметрии» – так и не была толком прочитана.

Странно говорить такое, но, возможно, это обстоятельство отчасти смягчит нам горечь утраты: писатель ушел, но оставил тексты, до которых нам еще предстоит дорасти, дотянуться, дожить.

А дотянувшись, вновь поразиться тому, как же советское культурное пространство смогло породить нечто настолько необычное, яркое и вневременное, как творчество Андрея Битова.

Все началось в 1987 году, с «Фотографии Пушкина», моей любимой битовской повести, впервые прочитанной, как сейчас помню, на страницах «Знамени». (Наша семья – пять человек в однокомнатной квартире – выписывала не менее десяти толстых журналов.)

В битовскую повесть я был влюблен. Всей душой сочувствовал и остро завидовал ее герою, бедному Игорю Одоевцеву, потомку того самого Левы, с которым мне еще предстояло встретиться в конце «перестроечного» года, на страницах уже другого знаменитого журнала, «Нового мира», там впервые в России был опубликован роман «Пушкинский дом».

О том, что Пушкин – это тайна, причем ускользающая, я, как ни странно, знал с самого детства. И вот в «Фотографии Пушкина» мне показали, как именно она ускользает.

Только теперь я сообразил, что Битов писал свою повесть в «доцифровую» эпоху, сегодня его герой отправился бы в прошлое – фотографировать и записывать голос Пушкина – без пленочных магнитофонов и фотокамер. Зачем, когда есть айпады и айфоны? Но тогда все было «по-другому»: «Слайды Игоря проявили, пленки прослушали… Шорохи, трески, мольбы самого времелетчика, чье-то бормотанье, будто голос на другой частоте или магнитофон не на той скорости, и вдруг – отчетливо, визгливо и высоко: “Никифор! Сколько раз тебе говорил: ЭТОГО не пускать!”»

Если бы мне сказали, что спустя годы я попаду на работу в «Новый мир», где однажды буду готовить стихи Андрея Битова к публикации, – я бы, разумеется, не поверил. И уж тем более не поверил бы, что я же «спровоцирую» аудиозапись его авторского чтения и удивительных монологов-воспоминаний! Теперь они есть и останутся…

Забегая вперед, скажу, что в день прощания с Новой Пушкинской премией фрагменты памятной для меня звуковой истории впервые прозвучали публично. Произошло это, как всегда, в Государственном музее А. С. Пушкина на Пречистенке 27 июня 2019 года. Премия была закрыта в связи со смертью пожизненного председателя жюри этой уникальной премии… И вот живой голос Битова зазвучал в московском «пушкинском доме». Сначала он просто заговорил: низкий, хриплый, неторопливый голос.

«…Часто спрашивают: “кого вы читаете, кого цените?”, – а я не читатель, и читаю мало, трудно, так же как и пишу… То есть читать я могу только то, что можно написать. А это – редко. И лучше перечитать что-нибудь из того, что не подведет. И оно снова живет: текст вообще фантастическое совершенно существо. Он, действительно – форма, которая наполняется следующими смыслами. …Я даже сейчас читаю стихи, которые я считал заведомо плохими, а они мне кажутся лучше… не потому что… ну, в общем, не потому, что я стал относиться к себе лучше».

Это был первый день рождения Андрея Георгиевича – без него самого.

В начале последнего десятилетия прошлого века появилась «Независимая газета» («НГ»). Некоторые предварявшие ее появление редакционные заседания будущего отдела культуры (напоминавшие встречи в прогрессивных масонских ложах) проходили на одной из старинных переделкинских дач. Вокруг низкого столика рассаживались, например, такие люди, как Фазиль Искандер и Владимир Лакшин.

Битов в то время поселился неподалеку, в Железнодорожном проезде, и довольно скоро начал сотрудничать с газетой. Интернет в России еще не появился, и я несколько раз оказывался битовским курьером, отвозил его рукописи в редакцию, куда меня взяли корреспондентом. Битов знал, что по выходным я вожу экскурсии в – самодеятельном тогда – Доме-музее Корнея Чуковского, а это четверть часа ходьбы.

…На дворе стояла зима, и однажды я отправился к нему, чтобы взять сочинение под названием «Усталость паровоза» (услышав название, помню, спросил: «Какого паровоза?» – «Ну, если хочешь, того самого, который вперед лети», – усмехнулся А. Г.).

Когда, преодолев сугробы, я вошел в дом, глазу открылась примечательная картина: посреди ярко освещенной комнаты стоял высокий деревянный стул для кормления, в котором вертелся младший сын писателя Егор. Жена Битова Наталья безуспешно пыталась его накормить.

Сам Андрей Георгиевич, в накинутой на плечи куртке, сидел у стола, заваленного бумагами, курил «Беломор» и говорил о Пушкине.

Я рассказал ему о своей влюбленности в его фантастическую повесть. «И чем же это она тебя так пленила?» – покосился он на меня.

«Пуговицей, которую Игорь незаметно оторвал с пушкинского сюртука, и финалом. Ну, что ничего у него не получилось с Пушкиным – ни записать, ни сфотографировать…»

«Им невозможно заниматься… – Битов как будто продолжал начатый разговор. – Вот я сейчас думаю о Пушкине у Хармса. Помнишь, про четырех сыновей, один из которых не умел сидеть на стуле и все время падал?»

На этих словах младший битовский сын вывернулся наконец из своего стульчика и действительно полетел на пол вместе с кашей. Истошный рев наполнил комнату, Наташа бросилась спасать положение.

Битов остался невозмутим и даже доволен. «Ну, я же говорю тебе».

В этот момент дверь за моей спиной распахнулась, и на пороге появился заснеженный и сердитый Булат Окуджава, в самой обыкновенной телогрейке.

Оба знаменитых писателя горячо заговорили о неведомом тогда мне «ПЕН-клубе», а я взял рукопись и приготовился бежать с поля боя.

«Подожди, – остановил меня Битов, – у Чуковского в кабинете все еще стоит игрушечный паровоз?» – «Стоит, и даже ходит». – «Он может пригодиться, устрой нам с паровозом свидание».