свое время на такой разговор — он мне помог. Иногда очень полезно пройти шоковую терапию, чтобы наконец разложить все в своей голове по полочкам. А возможно и не в этом дело? Лили старалась изо всех сил притянуть меня обратно, вытаскивая на свет моменты «наших отношений», но все, чего добилась — это дала мне возможность сравнить. С Амелией. С нами.

Одинаковое слово, но применимое к разным людям, играет такими отличными друг от друга красками. Мы с Лили — пара брошенных, несчастных детей, когда-то сбившихся в кучку. Нам было весело вместе, хорошо, прекрасно даже временами, но в глубоком смысле — мы друг от друга держались на расстоянии. Просто неплохой секс, смех и танцы. Мы на самом деле много с ней танцевали. Ходили по вечеринкам. Веселились. Мне нравилось, как смотрят на нее, а еще больше нравилось, что ее хотели все, а она была моей. Мне было всего двадцать лет, что тут удивительного? В этом возрасте всегда хочешь иметь игрушку лучше, чем у соседа. Даже моя «ревность», о которой ходили слухи — это лишь правильно подобранные специи, еще один вид развлечения. Чтобы скучно не было. Чтобы так сильно не давил тот факт, что на самом деле, нам не о чем было говорить, а постель быстро себя исчерпала. Лили со мной было скучно — вот она правда. Я только сейчас это понимаю, как понимаю и то, что мне в ответ скучно было не меньше. Мы с ней слишком разные.

С Амелией все было не так. Мне нравилось быть с ней наедине, дома, подальше от людей, чтобы не мешали, не лезли в наш мир. Мне категорически не нравилось, что на нее смотрят. Если честно, то я ревностью особой, если уж судить так широко и глобально, никогда и не отличался, наверно потому что знал — от таких, как я не уходят. С ней было иначе. Проблема заключалась в том, что Амелия была слишком умной, интересной и самодостаточной, и что решала она как раз, а не я. Наверно мне было страшно признать, что я боюсь ее потерять, а я боялся действительно. Как огня. Она была только моей, и эта мысль отражалась где-то на подкорке выжженным именем. Ее именем. Мне нравилось ее слушать, говорить с ней часами, потому что пусть она и была младше меня, поддержать могла абсолютно любой разговор, начиная с поэтов серебряного века, заканчивая глупыми идеями о мирах на других планетах. Мы обо всем с ней говорили. И именно с ней я занимался любовью. Ни с кем до нее, ни с кем, скорее всего, после не буду. Я любил ее. Люблю ее. Ее. Не Лили, а ее.

— Макс! Ты меня слушаешь?!

Нет. Потому что я уже это слышал и не раз. Пока я думал о том, как же слеп был на самом деле, Лили сама встала, начала снова разгонять телегу, которую разгоняла уже много раз. О том, как отец пришел к ней, о том, как говорил с ней, о том, как предложил ей контракт на место своей любовницы, и как она согласилась, ради Амелии. Но это вранье.

Устало вздыхая, вдруг решаю порвать порочный круг, подхожу к Лили и беру ее лицо в ладони. Хмурюсь. Смотрю долго в ее глаза, до краев полных того самого отчаяния и какого-то раненного, страха. Я вижу, как внутри себя она мечется, точно дикий зверь, и слегка улыбаюсь. Глупая девчонка. Ты же обманываешь. Меня то плевать, себя главное…

— Лили, послушай меня сейчас очень внимательно, хорошо? — она кусает губу.

Раньше во мне это вызывало возбуждение, но теперь его нет. Жалость — да, она ведь почти плачет, но иного я не чувствую. Мне просто ее жаль…

— Скажи мне правду, — наконец тихо продолжаю, ловя ее взгляд своим, — Хотя бы один раз. Просто скажи правду. Все, как было на самом деле. Один единственный раз.

20; Лили

Петр Геннадьевич стоит напротив меня. Он красивый мужчина, привлекательный, умный и статный. Я работаю с ним уже несколько месяцев, и мне нравится за ним наблюдать, если честно. Рядом я чувствую себя, как за каменной стеной. Под защитой. И он умный, сильный, тянет меня этим. Подкупает. Сейчас он стоит напротив, а передо мной лежит лист А4, где черным по белому написана моя судьба.

«КОНТРАКТ». Ярко, броско, остро. Восемь букв, и так много смысла…

— Я знаю, что ты чувствуешь сейчас, — тихо прерывает тишину, а я хмурюсь, — Тебе неприятно и неловко. Стыдно. Ты понятия не имеешь, как признаться во всем Максу, я понимаю. Но вот, что ты должна учесть, делая выбор, малышка. Ты ему надоешь. Он непостоянный элемент, Лилиана, рано или поздно, он тебя бросит, потому что он еще зеленой и что такое любовь не знает. Он ее не понимает, и ты не понимаешь. Вы чем-то похожи. Оба тянетесь и тыркаетесь, как слепые котята…

— Он любит меня.

Я очень этого хочу. Чтобы меня любили. Так стыдно в этом признаться, но тихо и про себя можно, потому что я чувствую себя…ничтожной. Никому не нужной. Одинокой. У меня нет семьи. Я разрушила свои отношения с сестрой, которой больше нет в живых. Наша последняя ссора поставила крест на моем возвращении домой — это теперь просто невозможно! Они никогда меня не примут, после того, что я сделала, никогда не простят. Я и сама себя простить не могу. Особенно того, что я ей так и не позволила…не попросила прощения. Думала, что впереди еще так много времени, а его оказалось так мало…Украдкой вытираю слезы, от чего Петр Геннадьевич улыбается. Он подает мне платок, а потом тихо продолжает…

— Он вернется к Ксении, Лилиана.

— Нет!

— Да. Макс молод и импульсивен, Лилиана, но это ненадолго. Эмоции пройдут, осядут, он рано или поздно повзрослеет. Иногда надо — значит надо. Иногда это не вопрос выбора. Иногда есть обязательства, которые выше всего остального. Они с Ксенией не просто встречались, Лилиана, они друзья. Очень хорошие, с самого детства, и сама посуди. Они должны были пожениться, разве он всерьез посмеет так ее унизить?

Я поднимаю глаза и слегка жму плечами, на что получаю теплую и мягкую улыбку Петра Геннадьевича.

— Нет. Он дал ей слово и сдержит его. Сейчас он бастует, но, малышка, я не хочу тебя огорчать, это не из-за тебя. Макс бунтует против меня, а чтобы ты о нем не думала, в итоге он слишком