Она начала жалеть как о пустой трате времени обо всех прилизанных фотографиях Пенни, сделанных ею и Тимом. Хотя в свое время они были важными и необходимыми. Но в сравнении с последними фотографиями они казались искусственными образами идеальной женской красоты, поверхностной и стереотипной.

Она даже начала сожалеть о всей своей карьере модного модельера, чьим призванием было одевать женщин в костюмы, льстящие им, делающие их привлекательными для посторонних, но скрывающие истинную, незабываемую красоту индивидуальности.

Она уже проклинала все те недели, месяцы и годы, в течение которых не знала о столь удивительных возможностях фотоаппарата и не занималась поисками откровений, подобных нынешнему.

Однако здравый смысл подсказал ей, что думать так – безумие. Как может дюжина черно-белых фотографий изменить всю ее жизнь, отбросить как бессмысленные все ее достижения?

Лаура поняла, что все не так просто. Внутренний голос подсказывал ей, что все, сделанное в прошлом, – наброски, изучение искусства, работа модельера, – все это было подготовкой к неожиданному моменту жизни, когда удача и судьба дадут ей в руки фотокамеру и с ее помощью Лаура сотворит чудо.

Ей стало страшно от того, насколько сделанное открытие зависело от слепого случая. В конце концов, а что произошло бы, не приди к ней Пенни и не расскажи о своей жизни, о своих невзгодах? Не попроси она у нее совета? Что, если бы Лаура не захотела вдруг сфотографировать ее? Что, если жизнь так и продолжала бы идти своим чередом? «Я должна фотографировать».

Вместе с этой мыслью пришло нервное возбуждение, близкое к ужасу. Потому что Лаура понимала – фотографии являются чем-то большим и значительным, чем просто отражением человека. Каким-то странным образом эти фотографии повернули ее лицом к самой себе, чего она не отваживалась делать очень давно.

Легкая тень меланхолии на лице Пенни перекликалась с грустными мыслями, отделявшими ее от залитой солнцем внешней стороны жизни ее далекого детства. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – эти снимки были сделаны именно Лаурой. А если это так, то Лаура предаст себя, если не станет заниматься фотографией.

Но фотоаппарат может как разбудить в ней новые стороны таланта, так и погубить ее. Ведь Лаура – модельер, а не фотограф. В ее деловой жизни нет места фотографии.

Но она изменит свою жизнь.

«Я должна заняться фотографией».

Лаура сидела одна на тахте, задумчиво держа в руках «Хассельблад», вокруг нее веером лежали снимки. Она смотрела на маленькую черную коробочку с крохотным видоискателем – тихие равнодушные линзы готовы были впитать в себя весь мир. Ей показалось, что это открытое однажды безжизненное око, соединенное с ее взглядом, уже никогда не будет закрыто. Так же невозможно закрыть дверь в будущее, открытую ею.

Не только Пенни Хейворд ожила на фотографиях. Ожила и сама Лаура Блэйк, единственная Лаура, та самая Лаура, которая все эти годы ждала момента, когда сумеет попробовать вкус истинной жизни.

Лаура сидела в тишине, одна, поглощенная тем восторгом, в который повергла ее маленькая коробочка, и чувствовала, как судьба берет ее в свои руки.

С того дня великого фотографического открытия Лаура начала вести двойную жизнь, как женщина, поглощенная тайной страстью, тщательно скрываемой от окружающих.

Она заставляла себя вкладывать всю свою энергию в разработку новых моделей, но все, что выходило из-под карандаша, оказывалось безжизненным, абстрактным и похожим одно на другое. Она тщательно работала над заказами своих постоянных клиентов, но не могла отделаться от чувства, что искусство, которым она так усердно овладела, не открывало, а лишь скрывало ее подлинное призвание.

Работая, она мечтала, как вновь пойдет по улицам с фотоаппаратом в руках.

Когда она могла урвать кусочек времени у своей основной работы, она садилась в метро, гуляла по Таймс-сквер, по аллеям Сентрал-парк, по Вашингтон-сквер, ехала на автобусе или шла на вокзал, проходила оживленными улицами, наблюдая за невероятным разнообразием лиц нью-йоркцев, которые проходили перед ней.

И вот неожиданно она видит лицо, которое по одной ей понятной причине нужно сфотографировать. Она никогда не могла объяснить, почему выбирала именно то или иное лицо – решение приходило случайно, как внезапное озарение.

Но внутреннее зрение, распоряжающееся ею в подобные мгновения, давало ей смелости приближаться к этим совершенно незнакомым людям и обращаться к ним с просьбой сфотографировать их.

– Вы сегодня превосходно выглядите, – говорила она с улыбкой. – Я фотограф. Разрешите мне, пожалуйста, вас сфотографировать.

Большинство смотрели на нее с подозрением. Но ей удавалось обезоружить их: искренностью, симпатией завоевать их доверие. И вот она уже ведет их к скамейке в парке, к столику в кафе, к сиденью на платформе подземки. Она быстро с ними знакомится, выслушивая их рассказы о своей жизни, их наблюдения о жизни в городе – и фотографируя их все это время.

Иногда она шла к ним домой. Вид меблированных комнат говорил ей еще больше о ее новых знакомых, так же, как место обитания животного может рассказать о том, как оно приспособилось к жизни в этом мире. Некоторые показывали ей фотографии своих родных. И здесь Лауру переполняли такие чувства, которые она едва могла сдерживать – увидеть лица новых знакомых, отраженные в лицах их родных – такой подарок дорогого стоил.

Но даже тот, кто оставался ей незнакомым, кто останавливался лишь на миг, чтобы остаться навсегда на ее фотографии, а потом безвозвратно исчезал в нью-йоркской толпе, рассказывал о себе фотоаппарату с красноречием, которое потрясало и изумляло Лауру. Обычные пассажиры, пешеходы, бродяги, проститутки, деловые люди – безымянные обитатели города, выброшенные на поверхность жестоких нью-йоркских улиц, сбрасывали перед ее фотоаппаратом свои маски, открывали свои подлинные лица, прекрасные, как на полотнах Рембрандта.

Но иногда инстинкт подводил Лауру. Человек, которого она выбирала в толпе, не мог ей дать совершенно ничего. Слишком крепко к нему прилипла маска, и ее уже невозможно было оторвать от лица, невозможно было проникнуть в его внутренний мир.

Однако эти исключения лишь подтверждали правило. Лаура шла по земле как лозоискатель, и ее фотоаппарат, словно волшебная лоза, поворачивался в сторону тех людей, которые ей были необходимы.

Всякий раз, когда она проявляла фотопленку, она испытывала такую же всепоглощающую благодарность, какую однажды испытала к Пенни Хейворд, – словно нечто драгоценное попало ей в руки волею случая, едва не ускользнувшее, не подхвати она это нечто вовремя.

Странно, но за всем разнообразием встреченных и запечатленных ею лиц стояла одна и та же, присущая всем им меланхолия и одновременно триумф, своего рода ореол, подтверждавший их неповторимость и отделявший их от остальной части человечества. Что означала эта тень, Лаура не знала. Непонятно было и то сияние, которое исходило от них. Может быть, это часть их тайны? Или все это исходит из ее сердца и открывается через них?