— Уж, конечно, не я, куда уж нам, дефективным, — Колосов в сердцах включил зажигание. — А у вас есть свежая идея?

— Не-а, — Катя улыбнулась ему в зеркальце, развела; руками. — Раз нет идей, идем самым банальным путем — продолжаем выявлять свидетелей и очевидцев. Едем к Волкову, про которого говорил Захаров. Может, с ним нам повезет больше.

Пахло мокрой листвой и грибами. Гроздья рябин свисали через забор, соблазняя сорвать себя, попробовать на вкус горьковатую мякоть. За забором росли сосны, среди них пряталась от любопытных взоров зеленая двухэтажная дача с окном-иллюминатором на втором этаже. «Светлый призрак, кроткий и любимый, что дразнишь, вдаль меня маня?» — пел где-то там, на втором этаже за кремовыми шторами, бесконечно старомодный и пленительный тенор Печковский. Так бывает только на старых дачах в Подмосковье осенью…

— Эй, есть кто живой? Откройте, будьте добры, милиция! — Колосов хриплым разбойничьим возгласом попытался разрушить эту идиллию.

Катя, стоявшая вместе с ним перед наглухо запертой калиткой, увидела на сосне за забором высоко прибитый скворечник. На его крыше сидела белка, с любопытством посверкивала на них бусинками глаз. «Те лучи, согреть меня не могут — все ушло, чем жизнь была тепла», — пел в доме за кремовыми шторами всеми забытый тенор на старой пластинке.

— Откройте! — Колосов громыхнул кулаком в калитку.

— Ревешь как медведь, — одернула его Катя. — Этот Волков испугается и не выйдет к нам.

Она разглядывала дачу за забором. Таких дач много еще в Малаховке и в Краскове, были когда-то такие дачи и на Николиной Горе. Там среди книг, фарфоровых безделушек и старой мебели доживают свой век те, кто когда-то что-то значил в этом мире и кого, по сути своей, давно уже нет. Остались только образ, миф — в тех же книгах, старых фильмах, в памяти их пожилых сверстников.

Колосов опять невежливо и громко бухнул кулаком в калитку. Катя вздохнула — пробовать свою силу на безответной деревяшке — это и дурак сумеет. Но, боже мой, как же это ему нравится! И, наверное, все равно на чем тренировать удар — на досках ли этого старого забора, на ребрах ли нарушителей правопорядка…

— Иду, спешу! Сейчас открою, минутку подождите, — послышался громкий бодрый мужской голос. Печковского выключили. Заскрипела дверь на террасе, послышались быстрые шаги по ступенькам, по дорожке. Калитка распахнулась, и Катя увидела долговязого и совсем еще не старого мужчину с крашенным"" вороной цвет кудрявыми волосами и смуглым лицом. Одет он был в махровый купальный халат.

— Что вам угодно? — осведомился он холодно. Колосов высоко поднял свое удостоверение, коротко представился, буркнув: «Мы хотели поговорить с вами».

— По поводу отца Дмитрия? — долговязый Волков покачал головой. — Да, да, понимаю. Проходите в дом. Я только из ванной. Еде услыхал, как вы стучите. Как раз вода в колонке согрелась. У нас ведь здесь все не сразу — пока печь натопится, пока вода в котле нагреется.

Он широким шагом двинулся к даче, ведя их за собой.

Участок был огромный, аккуратный, светлый, чистый: сосны, газон. По забору росли рябина и терн. У ворот на забетонированной площадке под навесом скучала новая белая «Волга».

Дальше террасы Волков их не пустил, однако сделал это очень тактично — галантно придвинул Кате плетеное кресло. Колосову указал на стул за овальным обеденным столом — прошу, располагайтесь. На террасе было тепло. В окна были уже вставлены двойные зимние рамы. В глубине дома капала из крана вода.

— Я только переоденусь, — сказал Волков.

— Простите, вас как по имени-отчеству? — спросил Колосов.

— Михаил Платонович.

«Ему от силы лет сорок-пять, не больше», — подумала. Катя. Ассоциации, навеянные видом дачи и старомодным тенором, оказались неверны. Это был очередной мираж — так тоже иногда бывает осенью в Подмосковье.

Волков вернулся в теплом свитере и спортивных брюках.

— У вас белка живет в скворечнике, — сказала ему Катя. — Такая смешная.

Он улыбнулся. Улыбка у него была мягкая. Он успел надеть очки — модные, без оправы. На макушке, среди крашеных кудрей, волосы уже поредели. Видимо, поэтому он, как Юлий Цезарь, старался не наклонять голову, а слегка закидывал ее назад.

— Мы все до сих пор прийти в себя не можем. Такое страшное несчастье, — сказал он.

— Вы хорошо знали отца Дмитрия? — спросил Никита.

— Мы были соседями. Сколько лет живу — столь он был в здешней церкви настоятелем. Порой мы с ним встречались, беседовали. Он был очень интересный собеседник и страстный книголюб.

— Вы ведь сами-то врач по профессии?

— Совершенно верно; Но сейчас я занят исключительно научной деятельностью, работаю над диссертацией. Поэтому только консультирую коллег время от времени в ряде клиник в Москве, Петербурге. А здесь — воля, покой, тишина. Здесь хорошо работается, хорошо думается, пишется. Поэтому почти постоянно живу здесь.

— Да, место тихое эти ваши Тутыши, — согласился Никита. — Вы сами-то, Михаил Платонович, что думаете по поводу этого убийства?

— А что можно думать? Беспредел, варварство. Эта наша глухомань: от автобуса идти почти два километра, от станции столько же. А кругом ведь ни души, особенно осенью, зимой. Вечером дороги не освещаются. А сколько сейчас разной швали бродит? Бомжи, пьянь-рвань. Для них ведь ничего святого нет, — Волков покачал головой. — Старик ли, ребенок ли, женщина — этому отребью все равно.

— Вы сами на автобусе сюда ездите, на электричке?

— Я-то в основном на машине. Двадцать лет за рулем — привык. И на рынок, и в магазин, ив Москву. Но случается, барахлит, тогда приходится на автобусе добираться.

— Вы не вспомните, когда вы видели в последний раз отца Дмитрия? — спросила Катя.

— И вспоминать нечего. В тот самый роковой день и видел. Позавчера то есть, — Волков с живостью обернулся к ней. И она снова отметила, что он старается повернуть голову так, чтобы плешь на макушке была не видна.

— Расскажите, пожалуйста, все подробно, — попросила Катя. — Вы заходили в тот день в церковь?

— Нет, все вышло случайно, мы буквально столкнулись с ним на улице. Я возвращался на машине домой от своих знакомых — время было обеденное, где-то примерно часа два. А отец Дмитрий вышел за калитку, Он явно куда-то собирался. Я остановился, поздоровался. Хотел поболтать по-соседски, но он сказал, что торопится на автобус. Мы распрощалась и… это все.

— Вы не предложили подвезти его до остановки?

— Нет, не предложил, — Волков развел, руками. — Наверное, следовало, но я смертельно устал в тот день.

Голова раскалывалась просто. И потом отец Дмитрий был не один.

— Не один? А кто был с ним? — спросил Колосов.