– 4 ноября в Москве состоится очередной «Русский марш», на который выйдут националисты с заявленным официальным лозунгом «Мы должны сохранить нашу русскую землю ради нашего будущего и будущего наших русских детей». Однако можно предположить, что непосредственно на марше будут звучать более жесткие националистические призывы. Как вы думаете, стоит ли ожидать от предстоящего марша очередных беспорядков?

– Беспорядки происходили на тех маршах, которые проходили по несанкционированному сценарию. В основном марши проходили на согласованных площадках вполне мирно, и самые серьезные волнения заключались в том, что какие-то провокаторы или искренние эксцентрики-радикалы устраивали инсценировки с «зигами». Сегодня уже наметились явные разногласия между праворадикальной субкультурой, с одной стороны, и национализмом, ориентированным на политическое участие, – с другой. Политическое участие – это необходимость думать о том, чтобы не отпугнуть обывателя, чтобы сохранять договороспособность внутри политического класса. Но, к сожалению, политический национализм сейчас проигрывает национализму улицы, праворадикальным субкультурам, поскольку возможность нормального политического участия для него ограниченна. Как по внутренним, так и по внешним для движения причинам. Одна из внешних причин заключается в том, что вроде бы президент сказал, что пусть у нас в политике расцветет хоть сто цветов, но только не националисты. И это могло быть воспринято как сигнал нижестоящими инстанциями. И если человек хоть как-то ассоциируется с национализмом, он уже не может строить свою политическую карьеру в системном поле. Другие причины связаны с внутренними проблемами: это и сектантская психология, и вождизм, и недостаток ресурсов, и много других вещей, которые мешают выйти на серьезный политический уровень.

– Кроме конфликтов на межнациональной почве сегодня обострен еще и антагонизм между различными расами на почве вероисповедания. Это тоже примета времени. Чем это можно объяснить?

– Это можно объяснить примерно так: джинна выпустили из бутылки. Исламизм – довольно мощная протестная идеология. В ней есть все, что нужно для успешной подрывной работы: идея равенства поверх этнических и сословных границ, пафос сплоченности и превосходства, заряд презрения к прогнившим обществам и режимам. Начиная где-то с Первой мировой войны великие державы пытались использовать эту идеологию друг против друга. Благодаря этому она набрала обороты. А вот великие державы, наоборот, утратили многое из того, что их делало великими. Джинн остался без хозяина. Задача века – загнать его обратно в бутылку.

– Судя по процессам, происходящим в Европе, политика так называемого мультикультурализма провалилась. Из этого можно заключить, что единого рецепта по решению национального вопроса нет. Как можно экстраполировать эти процессы на ситуацию в России?

– Европейцы прошли ту точку невозврата, которую мы можем пройти в ближайшие годы. Это момент, когда вчерашние гастарбайтеры, про которых думали, что они приедут, поработают и уедут обратно, остаются. И остаются навсегда, перевозят свои семьи, рожают детей и становятся гражданами. При этом они не растворяются в принимающем обществе, а формируют свои солидарные сплоченные сообщества. Получается парадоксальная ситуация. Когда количество переходит в качество, свыше определенного численного порога, иммигранты привозят с собой ровно те нормы и модели социального поведения, от которых они уехали. Возникают анклавы архаических укладов, они воспроизводят себя и расширяются. Разница между Европой и Россией в том, что там гетто существуют за счет социального обеспечения, а у нас – за счет теневого сектора и организованной преступности, что еще хуже. Но с точки зрения модели отношений с принимающим обществом ситуация аналогична – речь идет о паразитировании на его ресурсах, его инфраструктуре.

Европейцам, повторюсь, решить эту проблему сложней, так как речь идет о гражданах. У нас численно преобладающая когорта мигрантов – граждане соседних государств. Но в ближайшие несколько лет по нашим законам многие из них могут стать гражданами России. То есть мы рискуем перейти ту точку невозврата, когда произойдет массовая натурализация мигрантов. Рассчитывать на то, что получение российского гражданства обернется интеграцией и большей лояльностью, не приходится. Как раз европейский опыт говорит о противоположном. Иммигранты во втором, третьем поколениях, как правило, лучше знают язык, но психологически и идеологически интегрированы куда хуже. Уходит стремление раствориться в принимающем обществе, достичь индивидуального успеха, и усугубляется приверженность этническим корням и религиозно-фундаменталистским мифам. В России именно натурализованные иммигранты и их дети станут идеальной питательной средой для экспансии радикального ислама, который является мощной компенсаторной идеологией, религией реванша для «униженных и оскорбленных».

Качество институтов, отвечающих за интеграцию, за безопасность, у нас хуже, чем в Европе, поэтому нет никаких оснований думать, что опыт мультикультурализма по-российски окажется более удачным. Поэтому нам нужно извлечь европейский урок и исключить возможность массовой натурализации мигрантов.

Русский национализм обычно обсуждают как угрозу. Прежде всего – угрозу целостности нашей страны. Это серьезный упрек, и на него нужны серьезные ответы. Но прежде чем обсуждать возможные негативные последствия того или иного явления, нужно понять его внутреннюю логику. А она раскрывается в совершенно ином контексте. Дело в том, что наряду с проблемой территориальной целостности существует проблема социальной целостности. Прежде чем пугать друг друга катастрофами, нужно осознать, что катастрофа уже произошла. Наше общество распадается, и распадается так давно и неуклонно, что это уже нельзя считать временным «переходным» явлением.

Симптомы социального распада в целом хорошо известны. Вот лишь некоторые из них.

● Феномен системообразующей коррупции, позволяющий говорить о перерождении государства в криминальную корпорацию. Запредельный уровень недоверия граждан к государственным институтам, фиксируемый социологами, – лишь проекция этого перерождения.

● Взаимное отторжение между «элитами» и народом, грозящее, увы, не пресловутым «социальным взрывом», а развитием все новых и новых форм социальной сегрегации. Так называемое «социальное расслоение» – лишь слабое статистическое отражение этого процесса.

● Люмпенизация населения. Атрофия элементарных навыков солидарности, того, что называют социальным инстинктом, замыкание людей в частной жизни.

● Хозяйственная и психологическая дезинтеграция страны. На фоне реальной потери связности между коренными регионами России, их вынужденной переориентации на внешние центры развития, проблема «отпадения» Северного Кавказа выглядит второстепенной.

● Кризис массовой армии и средней школы. Эти институты современности, которые должны служить машинами социализации, машинами по производству полноценных граждан, долгое время производили что-то совсем иное.