полная прогнилость нашего правительства не демонстрировалась столь наглядно, никогда прежде американский народ не сталкивался лицом к лицу с иудиной натурой этого политического органа, годами заявлявшего о своей абсолютной безупречности и о том, что он опора наших институтов, истинный защитник прав и свобод людей.

Но когда преступления этой партии стали настолько наглыми, что их увидели даже слепые, ей стоило лишь собрать приспешников, и перевес был обеспечен. Так, сами жертвы, сотни раз обманутые, преданные, оскорбленные, решили не против победителя, а в его пользу. Некоторые удивленно спрашивали потом, как же большинство предало традиции американской свободы? Где же был его разум, способность к логическому мышлению. В том-то и дело, что большинство рассуждать не может, у него нет разума. Не имея совершенно ни оригинальности, ни нравственного мужества, большинство всегда вверяло судьбу в руки других. Неспособное нести ответственность, оно всегда шло за вождями, пусть и ведущими его к погибели. Доктор Штокман был прав, говоря: «Самый опасный враг истины и справедливости среди нас – сплоченное большинство, проклятое сплоченное большинство». Лишенная цели и инициативы сплоченная масса ничто не ненавидит так, как любое новшество, она всегда противилась, осуждала и преследовала новатора, первопроходца новой истины.

Сегодня среди политиков, включая и социалистов, часто повторяют следующие слова: «Наше время – эра индивидуализма, эра меньшинства». Думать так могут лишь те, кто не отличается глубиной мысли. Не сосредоточено ли богатство мира в руках немногих? Не они ли хозяева, самодержцы ситуации? Тем не менее их успех – результат не индивидуализма, а инерции, запуганности и полного подчинения народной массы. Она только того и хочет, чтоб над нею властвовали, ею руководили, ее усмиряли. Что касается индивидуализма, еще никогда в истории человечества он не имел меньше шансов, чем теперь, на нормальное и здоровое проявление и утверждение. Оригинальный и честный педагог, художник или писатель с ярко выраженной индивидуальностью, независимый научный деятель или исследователь, не поклоняющийся общепринятым авторитетам, реформатор, не желающий идти на компромиссы, ежедневно принуждены отступать на задний план перед людьми, чьи знания и творческая способность уже обветшали.

Таких педагогов, как Феррера, не терпят нигде, а люди, жующие давно пережеванную жвачку, вроде профессоров Эллиота и Батлера, – успешные продолжатели века глупых ничтожеств. В литературе и драме массы боготворят Хэмфри Уорд и Клайда Фитча, но немногие знают и ценят красоту и гений Эмерсона, Торо, Уитмена, Ибсена, Гаутпмана, Уильяма Батлера Йейтса или Стивена Филлипса. Они подобны одиноким звездам, далеко за горизонтом большинства.

Издателей, театральных антрепренеров и критиков интересует не присущее творческому искусству качество, а то, будет ли оно хорошо продаваться, понравится ли оно толпе? Увы, это плохой критерий, массе нравится только то, что не требует умственного напряжения. В результате на литературном рынке появляются преимущественно посредственные, ординарные, обывательские произведения.

Стоит ли говорить, что те же печальные выводы относятся и к изобразительным искусствам? Достаточно просто прогуляться по нашим паркам и улицам, чтоб убедиться в вульгарности и отвратительном безобразии нашего искусства. Только большинство могло допустить такие оскорбительные для подлинного искусства произведения. Фальшивые по композиции и варварские по исполнению статуи, наполняющие американские города, имеют такое же отношение к настоящему искусству, как языческие идолы к скульптурам Микеланджело. И только такое искусство имеет успех. Подлинный художественный гений, не подлаживающийся под принятые вкусы, творящий оригинально и желающий быть верным жизни, влачит безвестное и жалкое существование. Однажды его труд может стать предметом поклонения толпы, но не раньше, чем его истощенное сердце перестанет гнать по жилам кровь, в нем умрет искатель новых путей, а орда безыдейных и ограниченных людей убьет наследие великого мастера.

Говорят, что сегодня художник не может творить, поскольку он, как Прометей, прикован к скале экономической необходимости. Но это относится к искусству всех времен и эпох. Микеланджело зависел от святейшего патрона не меньше, чем теперешний скульптор или художник, причем знатоки искусства тех времен были на голову выше нашей глупой толпы. Они считали за честь получить разрешение поклоняться в святилище маэстро.

Современный покровитель искусства знает лишь один критерий, одну ценность – доллар. Его заботит не качество любой великой работы, а количество долларов, которое означает его покупка. Так, финансист из пьесы Мирбо «Дела есть дела» говорит, указывая на расплывчатую красочную мазню: «Взглянете, какое великое произведение, оно стоит 50 тысяч франков». Точно как наши собственные парвеню. Баснословные суммы, заплаченные за их великие художественные открытия, призваны компенсировать скудость их вкуса.

Самым непростительным грехом в нашем обществе считают независимость мысли. То, что об этом грехе так много говорят в стране, признанном символе демократии, весьма выразительно указывает на огромную силу большинства.

Уэнделл Филлипс пятьдесят лет назад сказал: «В нашей стране абсолютного демократического равенства общественное мнение не только всемогуще, оно вездесуще. От его тирании нет убежища, от его проникновения нет укрытия, а потому, взяв старый греческий фонарь и отправившись на поиски среди сотни американцев, вы не найдете ни единого, кто не связывал бы реальный или, как минимум, воображаемый успех или провал своих честолюбивых замыслов, общественной жизни или бизнеса с расположением и голосами окружающих. В результате мы не масса индивидуумов, каждый из которых бесстрашно провозглашает свои убеждения, мы как народ по сравнению с другими народами – масса трусов. Больше чем любой другой народ мы боимся друг друга». Очевидно, мы не слишком далеко ушли от описанного Уэнделлом Филлипсом состояния.

Теперь, как и тогда, общественное мнение – вездесущий тиран; теперь, как и тогда, большинство представляет собой массу трусов, готовых принять того, кто отражает нищету нашей собственной души и ума. Это объясняет беспрецедентный подъем такого человека, как Рузвельт. Он воплощает в себе наихудшие элементы психологии толпы. Политик, он знает, что большинству малоинтересны идеалы или честность. Чего оно жаждет, так это зрелищ. Не важно, будет ли это выставка собак, боксерский поединок за денежный приз, линчевание негра, облава на какого-нибудь мелкого правонарушителя, свадьба богатой наследницы или акробатические трюки экс-президента. Чем отвратительнее выходка, тем больший восторг и аплодисменты толпы она вызывает. Потому грубый материалист и вульгарный мещанин Рузвельт продолжает оставаться героем дня.

С другой стороны, над людьми, возвышающимися над уровнем этих политических пигмеев, людьми утонченной культуры и способностей, надсмехаются и затыкают им рот, как слабакам. Нелепо говорить, что современность – эра индивидуализма. Современность – лишь более острое повторение феномена, свойственного всей истории: всякое стремление к прогрессу, к просвещению, к науке, к религиозной, политической и экономической свободе исходит от меньшинства, а не от массы. Сегодня, как и всегда, это меньшинство неправильно понимают, преследуют, сажают