природы, страшился их приближения, прячась от опасностей, которыми они угрожали. Когда человек научился понимать явления природы, он осознал, что, способные убить и нанести большие потери, они также приносят облегчение. Серьезному исследователю должно быть ясно, что накопленные в нашей общественной и экономической жизни силы, достигая кульминации в политическом акте насилия, подобны атмосферным ужасам, проявляющимся в буре и молнии.

Для того чтобы в полной мере оценить истинность этого взгляда, необходимо ощутить жгучее презрение к нашим социальным несправедливостям, само существо должно биться от боли, печали, отчаяния, ежедневно претерпеваемыми миллионами людей. В самом деле, пока мы не стали частью человечества, мы не можем даже отдаленно понять того справедливого негодования, которое копится в человеческой душе, той жгучей, нахлынувшей страсти, которая делает бурю неизбежной.

Невежественная масса смотрит на человека, яростно протестующего против наших социальных и экономических беззаконий, как на дикого зверя, жестокое, бессердечное чудовище, чья радость состоит в убийстве и купании в крови, или в лучшем случае как на безответственного сумасшедшего. И все же нет ничего более далекого от истины. В самом деле, те, кто изучал характер и личность этих людей или вступал с ними в тесный контакт, соглашаются, что именно их сверхчувствительность к окружающему их злу и несправедливости заставляет их расплачиваться за наши социальные преступления. Самые прославленные писатели и поэты, рассуждая о психологии политических преступников, воздали им высочайшую дань. Мог ли кто-нибудь предположить, что эти люди поддерживали насилие или даже одобряли его действие? Разумеется, нет. Это была позиция социолога, человека, знающего, что за каждым насильственным актом стоит жизненно важная причина.

Бьёрнстьерне Бьёрнсон во второй части своей пьесы «Свыше наших сил» подчеркивает тот факт, что именно среди анархистов нам следует искать современных мучеников, расплачивающихся за свою веру собственной кровью и встречающих смерть с улыбкой, веруя так же сильно, как и Христос, что их мученичество искупит человечество.

Французский писатель Франсуа Коппе пишет о психологии покушавшегося так: «Чтение подробностей казни Вайана заставило меня задуматься. Я представил, как он выпячивает грудь под веревками, идет твердым шагом, напрягает волю, концентрирует всю свою энергию и, устремив взоры на нож, бросает наконец в толпу крик проклятия. И вопреки желанию, перед моим мысленным взором вдруг всплыла другая картина. Я увидел группу мужчин и женщин, прижавшихся друг к другу посреди эллиптической арены цирка, под пристальным взглядом тысяч глаз, в то время как со всех уступов огромного амфитеатра доносился ужасный крик: „Ad leones!“, а внизу открываются клетки диких зверей.

Я не верил, что казнь состоится. Во-первых, ни одна жертва не погибла, а долгое время существовал обычай не наказывать за неудавшееся преступление исключительной мерой. Во-вторых, данное преступление, как ни ужасно оно по замыслу, было бескорыстным, порожденным абстрактной идеей. Прошлое этого человека, его бесприютное детство, его жизнь, полная лишений, также говорили в его пользу. В независимой прессе в его защиту раздавались великодушные голоса, очень громкие и красноречивые. „Чисто литераторское мнение“, – с немалым презрением сказали некоторые. Напротив, для людей искусства и мысли честь еще раз выразить свое отвращение к эшафоту».

Золя в романах «Жерминаль» и «Париж» также описывает нежность и мягкость, глубокую симпатию к человеческим страданиям тех людей, кто кончают жизнь отчаянным преступлением против всей нашей системы.

Наконец, возможно, лучше всех понимает психологию покушавшегося М. Амон, автор блестящего труда «Психология профессионального военного», который пришел к следующим выводам: «Позитивный метод, подтверждаемый рациональным методом, позволяет установить идеальный тип анархиста, менталитет которого представляет собой совокупность общих психических характеристик. Каждый анархист имеет достаточно общего с этим идеальным типом, чтобы его можно было отличить от других людей. Так, типичного анархиста можно определить следующим образом: человек бунтарского духа в одной или нескольких его формах – противостояние, исследование, критика, новаторство, – наделенный сильной любовью к свободе, эгоистичной или индивидуалистической, и обладающий большим любопытством, острым желанием знать. Эти черты дополняются горячей любовью к ближнему, высокоразвитой нравственной чуткостью, глубоким чувством справедливости и миссионерским рвением».

К этой характеристике Альвин Ф. Санборн в работе «Париж и социальная революция» прибавляет следующие ценные качества: редкая любовь к животным, необычайная мягкость во всех обычных житейских отношениях, исключительная трезвость и чистота поведения, бережливость и аккуратность, аскетизм в личной жизни и выдающееся мужество[3].

«Существует трюизм, который обыватель, кажется, постоянно забывает, оскорбляя анархистов или какую-либо другую партию, служащую в данный момент предметом его особой ненависти, как причину некоего только что совершенного насилия. Этот неоспоримый факт заключается в том, что зверства, связанные с убийством, с незапамятных времен были ответом подстрекаемых и отчаявшихся классов и подстрекаемых и отчаявшихся индивидуумов на обиды ближних, которые они считали невыносимыми. Такие действия – это насильственное отвращение к насилию, агрессивному или репрессивному, это последняя отчаянная схватка возмущенной и раздраженной человеческой природы за дыхание и жизнь. Их поступок не результат особых убеждений, его объяснение необходимо искать в глубине самой человеческой природы. Доказательство тому – вся политическая и социальная история. Для того чтобы не ходить далеко, возьмем три наиболее известных примера политических партий, за последние пятьдесят лет вынужденных прибегнуть к насилию: мадзинианцы в Италии, фении в Ирландии и террористы в России. Они анархисты? Ничего подобного. У них у всех одинаковые политические убеждения? Тоже нет. Мадзинианцы были республиканцами, фении – сепаратистами, русские – социал-демократами или конституционалистами. Но сила ужасных обстоятельств заставила их всех начать террористическую борьбу. Когда от партий мы переходим к действующим таким же образом отдельным личностям, нас поражает количество людей, которые с отчаяния бросились на путь, очевидно противный их общественным инстинктам.

Сегодня, когда анархизм стал новой движущей силой в обществе, теракты иногда совершались анархистами, а иногда людьми других убеждений. Ибо никакая новая вера, даже самая по существу миролюбивая и гуманная, однако еще не принятая человеческим разумом, при первом пришествии своем приносит на землю не мир, а меч не вследствие чего-то насильственного или антиобщественного в самой доктрине, а единственно вследствие того брожения, которое любая новая и творческая идея возбуждает в умах людей, независимо от того, принимают они ее или отвергают. И идея анархизма, которая, с одной стороны, угрожает всем корыстным интересам, а с другой – предлагает перспективу свободной и благородной жизни, которую можно завоевать борьбой с существующими несправедливостями, несомненно, вызовет самую ожесточенную оппозицию и приведет всю подавляющую силу древнего зла в насильственный контакт с бурным взрывом новой надежды.

При жалких жизненных условиях всякая перспектива возможности лучшего делает теперешнее страдание еще невыносимее и побуждает страдающих к самой энергичной борьбе за улучшение своей участи, а