удавалось избегать этого раньше». Одно она могла для себя определить точно, ей потребуется некоторое время, чтобы понять, принять это событие в свою жизнь. Точно так же, как сжилась с уличной жизнью, смертью матери, первым убийством. Она сможет, у неё не было выбора, кроме как принять. Бороться было бессмысленным, потому что она не может вернуться назад и что-то исправить. Это уже произошло, стало частью её, глупо отрицать это. Кива попробовала выпрямиться, спина в области лопаток неприятно заболела. Внизу живота зудело и болью отдавалось при движениях. Снова, опять, в который чёртов раз за последние дни, нещадно болел правый бок. Не удавалось ему зажить нормально, чья была в этом вина. Рука скользнула к левому плечу, ощупывая. Повязка не была мокрой, значит, кровь не шла. Такое более чем удовлетворило девушку, не хотелось ничего поправлять или как-то заглушать боль. Так даже лучше, боль напоминала, что девушка существует, что всё это не сон, что не будет спасительного пробуждения. Если она существует, значит должна справиться с внутренней болью. Девушка легла назад на матрас, который, казалось, начал вонять ещё сильнее. Внезапно накатило желание разрыдаться, всё же она была девушкой, никто не мог помочь ей с этим. Кива ощущала себя использованной, ещё грязнее, чем обычно, сломанной. Но этот порыв вдруг её взбесил. Кива вонзила пальцы левой руки в рану на правой, раздирая ту ещё больше. Разум послушно отвлёкся на боль, и на глаза навернулись слёзы, но в этот раз не переживаний, а боли. Она ненавидела быть слабой, а изнасилование и такие чувства делали её ещё слабее. «Тебя не убили, не искалечили, хватит жалеть себя. Ставь приоритеты правильно», — одёрнула она себя. Она была жива и могла чувствовать свою агонию, но так же она могла справиться с ней, потому что иного не было дано.

Несмотря на все эти маленькие победы в голове, двигаться не хотелось, Кива всё ещё погано себя ощущала. Губы болели, она сначала не поняла почему, но затем вспомнила, откуда ранки. Кадры снова стали мелькать в памяти, сжимая комок внутри живота. В какой-то момент тошнота стала подкатывать к горлу, вынуждая девушку принять сидячее положение. И если бы было чем, то наверняка её бы стошнило. Она посидела некоторое время, уперев руки в колени и наклонив голову, ожидая повторных позывов. Их не последовало. Взгляд случайно упал на книгу, и внезапная злость вдруг вскипела в ней. «Это всё эта дурацкая хреновина, не следовало даже приносить её». Она хотела было кинуть книгу в угол, выплеснуть злость, обиду, боль. Взяла её, замахнулась, но не швырнула. Если кто и виноват, это она сама, а не безобидный дневник. Она слишком увлеклась и забылась, за это и пострадала. А книга только лишь рассказывала ей историю. Не дав выход этому порыву эмоций, тот ушёл внутрь, усиливая усталость и беспомощность. Кива пыталась поесть, но яблоки комом вставали в горле, поэтому она отложила эту затею. Остаток вечера она пролежала во внутренней борьбе, перестраивая своё сознание так, чтобы случившееся не перемололо ее целиком. Сон снова накрыл ее, ей даже что-то снилось в этот раз. Правда, когда девушка проснулась, не могла вспомнить что именно. После сна стало получше. Нет, боли внутри не стало меньше, и в целом ощущения не стали приятней, просто прошла голова. Рассудок уже пережевал часть событий и встроил их в её понимание. Мысль об изнасиловании уже не вызывала ту бурю эмоций, что день назад. Было неприятно, но не было той жалости и обиды. Кива решила наконец перевязать запястье. Из прострации вывело чувство голода. Она хотела бы заставить себя съесть яблоки, но почему-то нахождение в месте, где её поймали, стало нервировать и раздражать. Кива подумала о том, чтобы пойти на место общего сборища, может там будет кто-то, и она сможет отвлечься. Но что она им скажет? Хочет ли она, чтобы они видели сейчас её в таком состоянии? Нет, не хотела. Мысль о товарищах привела с собой другую. Когда случалось что-то тяжелое, они выпивали, стараясь смыть с себя всю тяжесть. Раньше она даже не думала присоединяться к ним в их небольшом бегстве от реальности, но сейчас…эта мысль привлекла. Кив прислушалась к себе, выжидая какой отклик найдёт мысль об алкоголе. Возможно, ей это и надо. Хотя, скорее роль в этом решении сыграла некая апатия. Девушка вышла из сарая, подошла к забору, где ей почти удалось перелезть. Ножа не было, но был виден оставленный им след. Она брела по улице с пустым взглядом, уже зная, куда направится.

Кива зашла в трактир, принадлежавший Зелу. Тот знал девушку довольно долго, поэтому был весьма удивлен её прибытием. Кива редко заходила к нему, особенно после того, как прибилась к группке, которую возглавлял Ал. Его так же удивил её внешний вид, слишком уж бросались в глаза следы на шее, происхождение которых не вызывало у него ни малейшего сомнения. Ему это показалось странным, ведь за девушкой он никогда такого не замечал. Она подошла к стойке, ни на кого не обращая внимания.

— Привет, Кива! Давненько не было слышно тебя.

— Пожалуй да, — медленно ответила девушка, сфокусировала на трактирщике взгляд. — Зел, дай мне что-нибудь горячего…и принеси что-нибудь выпить. Сегодня я хочу выпить.

Зел спокойно выслушал ее просьбу принести ей что-нибудь горячего, а вот вторая просьба, дать ей что-нибудь горячительного, шокировала его. Сколько он помнил Киву, а помнил он её с восьми лет, та никогда не заходила с целью выпить. Даже больше, когда её друзья иногда выпивали у него в трактире, она никогда не присоединялась к ним. Но, тем не менее, без особых колебаний вынес ей миску похлебки и поставил перед ней стакан с дешёвым вином, иного в подземном городе и не достать. Девушка не поблагодарила его и с пустым, обращённым внутрь себя, взглядом пошла в самый дальний угол. Да, его такое поведение несколько опечалило, но ему было, по сути, всё равно. К тому же, у него хватало сегодня гостей, одним из которых, по невероятному совпадению, был Кенни Аккерман. Зел был одним из немногих в Подземном Городе, кто знал, какой род и чья семья породили профессионального убийцу. Такова уж была работа трактирщика, иногда доводилось слышать лишнее. Он благоразумно предпочитал умалчивать об этом факте, ибо это знание ставило его под угрозу сразу с нескольких сторон. Он смутно помнил, что изначально семья Аккерманов жила в столице, они были аристократами и служили королю. Потом