фиолетовые волосья состригать. Состригла худо-бедно. А Катерина показывает: сбрить надо. И верно, остригала я криво-косо. Принесла она бритву, намылила мне остатки причёски и сбрила все аккуратненько, голова у меня как яечушко стала, гладенькая, лысенькая. Я показываю: брови, фиолетовые брови мои тоже бы того. Кивнула. Я глаза зажмурила, чувствую: тёплые пальцы, сыро, бритва гладит-скребёт, вода. Смотрю: нетути бровей. Я прям как инопланетник какой. Причём мальчик. Совсем на себя не похожа. Ни на какую себя, ни на Ленку-Сапог, ни на куколку-Воскресенье.

Говорю, мне бы в город. Катерина пишет, автобус пойдёт скоро.

А деньги-то на билет? Карточка у меня есть. А как ей пользоваться, я не знаю. В автобусе ею платить можно? А если можно, то как? И все эти вопросы, видимо, по моему лицу волнами поехали. Катерина из тумбочки вытащила три купюры по сто рублей, в ладонь мне сунула.

– Я отдам. Честно, – обещаю ей, кулаки к груди прижав, – домой доберусь и отдам.

Как отдам, даже не задумываюсь. А она головой кивает, конечно-конечно, отдашь, не вопрос.

Все мое грязное шмотьё она в угол кинула, вытащила из шкафа штанцы, свитер, смешной такой, детский, с Микки Маусом во все пузо, шапку вязаную, в сенях куртку с крючка сняла, мне потягивает. Одевайся, мол. Пошли, рукой машет. Привела она меня на автобусную остановку, на ней, на остановке, написано: «Парушино». Через полчаса приехал автобус. Забралась я в него, Катерина рукой мне махнула, и я поехала домой.

Я поехала домой. Нет, вы, вообще, понимаете смысл этой простенькой фразочки? Всё. Всё осталось позади. Вся эта хрень с идиотской моей любовью, с неделькой на каждый день, с мёртвым Понедельником, с чудом удавшимся побегом и доброй неговорящей Катериной, всё это теперь в прошлом. Нет больше ни Ленки-Сапог, ни Воскресенья. И не будет больше никогда. Есть Лена Лейкина. Это я.

Я всегда буду Леной Лейкиной. Я доеду до дома и начну свою новую жизнь.

Человек предполагает, а бог смеётся.

***

Сначала и довольно долго все было нормалёк. До города я доехала и до своей квартиры добралась. Адрес-то мне Броненосец в клинике напомнила. Кстати, про квартиру нашу, ну то есть моих приёмных родителей, хорошо бы чуть подробней сказать. Когда я там оказалась, мне её сравнивать не с чем было. Откуда мне было знать, что не все так живут. Я не знала и не сравнивала. Просто жила. А квартира занимала весь верхний уровень двухэтажного купеческого особнячка на одной из центральных улиц нашего города. В первом этаже был магазин женской одежды. Вообще-то бутик, но я тогда таких слов не знала, видела в витрине манекены в красивых платьях и всё.

Вход в магазин был, само собой, с улицы, а в нашу квартиру со двора, просторного – с кустами, скамеечками и детской площадкой. Открываешь ключом дверь, входишь и поднимаешься из просторной прихожей по деревянной широкой лестнице на второй этаж.

И вот я стою перед дверью с ключом в руке. Четыре полуоборота в узкой замочной скважине, и дверь открылась. Но свет, как бывало раньше, не загорелся сам собой. Захлопнув за собой дверь, я оказалась в абсолютной темноте. По лестнице пришлось подниматься наощупь.

Мама дорогая! Открыла вторую дверь уже в гостиную – и здесь темно, но мрак уже не абсолютный, сероватый, сдобренный небольшой толикой проникающего откуда-то света.

Я дома! Сколько прошло лет?! «Леночка, бери Бусю, мы идём гулять», – мамин голос. «А уроки сделаны?» –  папа строго. Пахнет запустением, но голоса плавают в этой мглистой пустоте, они жили здесь долгие годы, ждали меня, ждали, чтобы я пришла и услышала их.

Щелкаю выключателем, свет не зажигается. Иду на кухню – они не слушаются меня: выключатели, плита, электрочайник. Они не включаются, не считают меня хозяйкой, не подчиняются.

Не знаю, что делать. Я чего-то не понимаю. Почему ничего не работает? Это же мой дом!

Хотелось помыться, но вода из кранов течь отказывалась. Я присела на край ванны и заплакала. Неожиданно для самой себя. Вовсе не собиралась нюнить, просто села, чтоб с мыслями собраться, и прорвало. Пла̀чу. Тихо, почти беззвучно. Размазываю слёзы по щекам, шмыгаю носом. О чём я сожалела тогда? Об утраченном детском счастье? О красотках-барби, что не нашли другого выхода из кукольного зоопарка кроме привязанных к шее колготок? Ничего подобного. Плакала я лишь о себе, несчастной дурочке, которая смогла выбраться из кукольного, но вовсе не смешного Зазеркалья, и вот на тебе, спасовала перед тем, что родной дом отказался признавать её.  И только выплакавшись, сообразила: перекрыто всё: вода свет, газ. Столько лет стояла квартира пустой. Надо просто найти эти, что(?), краники, рубильники. Начала с воды, раз уж в ванной сижу. Дверца маленькая в стене возле пола – открываю – вот они красные металлические бантики на трубах. Повернула все, в раковину ударила струя рыжей ржавой воды. Бр -р-р, гадость. Ну пусть стечёт. Радостно заурчал, наполняясь, бачок унитаза. Порядок, пойду искать, где включается электричество.

Я справилась. А как ещё? Вы думали, так и буду блуждать по дому во мраке? Теперь надо решить вторую проблему – пожрать. Верите, ещё ни разу в жизни мне не приходилось сталкиваться с проблемой, как себя накормить? Еда появлялась сама. Меня всегда кто-то кормил. Придётся идти в магазин.

Одеться. Открываю шкаф в спальне родителей. Папины костюмы, мамины платья. Забытый запах духов. Не мог он сохраниться, это мозг выкаблучивается, синтезирует воспоминание. Я вытаскиваю мамины джинсы, они широковаты в поясе и коротковаты, но сойдёт. Её же свитер, тёплый, связанный из толстых ниток. И такую же шапку. Нахлобучиваю на свой лысый кочешок. Мамины сапоги, мамину куртку. Провожу рукавом по щеке, будто мамина ладонь гладит меня.

Угловой «петит узбек» по-прежнему на месте. За прилавком черноглазый мужик, за сорок, волосы скупо присыпаны солью седины. Рустам?

– Здравствуйте, Рустам, – на удачу говорю я, – как ваши дела?

Он смотрит молча, будто пытается вспомнить что-то.

– Я маленькая была, мы с мамой к вам каждое утро перед школой заходили. Не помните? Мороженое или изюм в шоколаде. Я уезжала надолго. Вот вернулась. Я – Лена.

Мужик улыбается, глаза, придавленные высокими скулами, превращаются в щелки:

– Лена? Помню. Бантик больше головы. А мама?

Пожимаю плечами:

– Мама с папой не вернулись. Только я. Дайте мне, Рустам, батон и колбасы какой-нибудь, кусочек небольшой, и чаю.

Он крутится за прилавком, сует продукты в пакет, жмёт кнопочки кассы, потом вопросительно смотрит на меня. Вытаскиваю карточку. Он подвигает мне маленькую приспособу. Я