этой ужасной тоски и боли, могла сдерживать свои эмоции, не раздражаться и не кричать. Могла сдерживать слезы. Но в то же время я не ощущала сильной радости и счастья. То есть с отрицательными эмоциями ушли и положительные. Исчезли вообще все сильные эмоции. Получалось, что антидепрессанты в моем случае как бы усредняют все чувства и притупляют эмоции. Я не чувствовала сильного уныния, но не чувствовала и эйфории. Не было ощущения счастья и полета, но не было и ощущения падения в пропасть.

На начальном этапе для того, чтобы набраться душевных и физических сил, принимать таблетки мне было необходимо. Я не думаю, что у меня получилось бы справиться без них. В течение нескольких лет я держалась на плаву только благодаря им. Была благодарна, да и сейчас благодарна буквально каждой таблетке.

Только спустя пять лет я почувствовала, что у меня достаточно сил, чтобы перестать принимать антидепрессанты. Яше было десять лет, когда я впервые потихоньку начала снижать количество принимаемых таблеток. Однако очень быстро в мою жизнь вернулись тоска и слезы. Примерно год ушел у меня на то, чтобы полностью отвыкнуть от таблеток. Помог мой организм. Он перестал эти таблетки воспринимать. Меня буквально начало тошнить от каждой выпитой капсулы. Врач предложил мне поменять антидепрессанты, и я даже купила новую пачку незнакомого мне препарата. Но так ее и не открыла.

Сейчас я не принимаю никакие антидепрессанты. Но я не исключаю для себя этой возможности. В тумбочке у меня лежит та нераскрытая пачка, на которой я периодически проверяю срок годности. Если мне понадобится помощь, я знаю, с чего начать.

Психотерапия

Примерно в то же время, когда я начала принимать антидепрессанты, я стала и ходить к психологу. Яше на том этапе не помогала ни одна терапия, поэтому я подумала, что, возможно, терапия нужна мне, а не ему. Я не ошиблась.

Я сменила двух психологов, прежде чем нашла «своего человека» и начала воспринимать эти встречи как терапию. Я понимала, что психотерапия, по идее, должна мне помочь, поэтому искала специалиста, который будет со мной на одной волне, которому не надо объяснять, что такое аутизм, и который не будет делать круглые глаза, когда я стану описывать все, что происходит у нас дома. Именно такого, вернее такую, я и нашла. Вначале я приходила и просто плакала. Рассказывала и плакала. Становилось ли мне легче от этих слез? Нет. Я и так постоянно плакала. Легче стало от того, что психолог фактически вынула все содержимое из моей головы, разложила по полочкам и засунула обратно. Мы много говорили о том, что такое на самом деле любовь к своим детям. Говорили о принятии диагноза. Говорили о Дарии, моей младшей дочери, которая из-за диагноза своего брата всегда была на втором плане. Не все из того, что говорила мне мой психолог, я была готова воспринимать. Но потом, когда наши сеансы закончились, я еще долго вспоминала ее слова и находила им подтверждение.

Время

Время лечит. Это банально, но правда. Время лечило и меня. Чем больше проходит времени, тем легче осознать диагноз. Перестаешь бояться слова «аутизм», перестаешь плакать каждый раз, когда надо кому-нибудь рассказать, что твой ребенок с аутизмом. Просто потому что ну сколько можно плакать по одному и тому же поводу! Организму свойственно самоисцеляться. Но на это нужно время. И иногда очень много времени.

Из дневника

Тревожность у невербальных людей с аутизмом, в частности у Яшки, – это тяжелая для понимания тема. Мало того, что он не говорит толком и, кроме мамы, мало кто его понимает, так еще и мозг устроен так, что вопрос задать человек не может и напрямую выразить мысль даже с помощью картинок – и то не получается. Довольно долгое время я не осознавала, что у Яшки, как и у многих аутичных людей, очень сильно развита эта самая тревожность. Многие вещи я сваливала на избалованность, невоспитанность, сложный характер. Например, когда мы едем за границу и ночуем в неизвестном месте, Яшка просит спать рядом с папой. Сколько бы я ни злилась, ни ругалась, сколько бы ни пыталась это изменить, с этим работать, Яшке настолько тревожно, что только папа может уменьшить его беспокойство.

Ребенок говорит: я боюсь, я не хочу туда идти, у меня болит живот и голова, а вдруг сегодня надо в белой майке приходить, мама срочно спроси, надо ли завтра приносить в школу сушеные листья, а то вдруг не надо, а я принесу, – все это указывает на тревожность, которая у некоторых нейротипичных детей, да и у взрослых, также сильно выражена. Яша всего этого сказать и спросить не может. Его мозг устроен так, что он не может задать вопрос. Мы работаем над этим и даже выработали уже вопросительную интонацию. Но построить вопрос – это пока невыполнимая задача. Яша может сказать: «Сегодня парк?» Это значит, что он спрашивает, когда мы уже пойдем в обещанный ему парк и почему мы до сих пор не оделись. Или: «Завтра школа?» Это значит, что он ждет устного подтверждения того, что и так написано у него в расписании. Иногда, когда уровень тревожности зашкаливает, мне приходится каждые десять минут повторять, что да, завтра школа.

Уровень тревожности сильно снижается нашим расписанием, которое я пишу от руки каждый день. Из него Яша знает, что его ждет сегодня, а также основные события, которые произойдут в ближайшие несколько месяцев. То есть Яшка понимает, что и когда он будет делать и куда и с кем пойдет, и ему не надо задавать вопрос. Конечный пункт такого расписания – полет на самолете. Расписание мы делаем от самолета к самолету. Самолет – это смысл жизни, в том числе и для Яшки. Когда прилетаем из очередной поездки, Яшка просит написать ему, когда будет следующий самолет. Если у нас еще нет билетов, то я пишу примерно: самолет – в феврале. Или самолет – в августе.

Сегодня Яшка опять загнал меня в тупик. Дима уехал на несколько дней в командировку. В расписании все написано. Когда уехал и когда приедет. Утром звонит Дима – просто поговорить, и я даю Яше телефон, просто чтобы он сказал «привет». Яшку это приводит в дикий стресс, он начинает метаться и повторять расписание на два дня вперед. По дороге пинает Дашку и меня. В течение всего дня он повторяет героически составленную им фразу: «Не хочу папа. Завтра парк». Этот звонок всего лишь нарушил его расписание, в котором в течение двух дней нет папы. И так тревожная ситуация, а тут еще и папа звонит. Нет – значит нет. И никаких спонтанных телефонных звонков.

Спорт

Физическая нагрузка не помогает преодолеть депрессию. Во всяком случае, мне не помогла. Но она хорошо помогает на этапе, когда ты уже вроде бы начал выбираться, но все никак не выберешься.

Тут важно найти то, что тебе нравится. Мне всегда казалось, что я должна получать удовольствие от бега. Эта идея сидит в моей голове с детства. Я должна бегать, и мне это должно нравиться! Но правда в том, что бегать я не люблю – мне тяжело. И ни разу мне не удалось достичь такого уровня бега, когда бы мне начинало нравиться. Чем старше я становилась, тем ожесточеннее я пыталась начать бегать и тем быстрее мои занятия спортом заканчивались.

Я высвобождала час драгоценного времени на спорт. Выскакивала из дома и бежала. Я все время говорила себе, что если не сейчас, то никогда. Вначале меня хватало на полторы недели. Потом дня на три. Все эти мучения продолжались до тех пор, пока мне не исполнилось сорок лет. Наконец-то мне в голову пришла мысль, что, видимо, никогда. Никогда я не буду получать удовольствие от бега. Ровно в этот момент спорт стал помогать мне в борьбе с депрессией. Собственно это был не спорт, а утренняя