Это я во всем виновата! Надо было настоять, потребовать, умолить: «Мама, раз в три месяца будешь показываться доктору… или хотя бы раз в полгода!» Меня ведь предупреждали!

— …Вот и вся история про темного с проседью.

— Кошмар!

Любовь Петровна встала во весь свой могучий рост и заходила по комнате. Одета она была в серый брючный костюм из плотного льна: просторные брюки и глухой, без лацканов, жакет, деликатно покрывающий бедра. Поверх жакета на манер пионерского галстука Любаша повязала пестрый платочек.

— Костюм новый, в Праге купили, — довольно улыбнувшись, сказала начальница, почувствовав мой заинтересованный взгляд.

— Вам идет.

— Он дорогой! В пересчете на наши деньги четыреста баксов.

Женя хотел сострить по поводу того, что баксы — не наши деньги, но тут в комнату заглянул охранник и сказал, что к Наталье Павловне Векшиной пришел посетитель.

Посетителем оказался тот самый утренний шатен, спровоцировавший приступ любопытства у специалисток по ценным бумагам. Впрочем, их тут же постигло разочарование: шатен передал мне Лешкину доверенность, ксерокопии некоторых документов, попросил пересчитать деньги. Как только я убедилась, что все правильно, он поспешил удалиться.

— Мне все передали, — объяснила я Лешке.

— Когда к адвокатам пойдешь? — Надо отдать должное, любое начатое дело брат стремится довести до конца.

— Попробую завтра.

— Чего робеть?! Попробую… Сразу подписывай договор и дальше занимайся своими делами.

— Да какими там своими!

— А что? Будешь возле матери сидеть? — В голосе Лешки послышалось негодование.

— Леш, я боюсь, тебе придется приехать, — начала я торопливо и сбивчиво. — Понимаешь, она верит, что ты должен появиться. Она ждет. Твой приезд поможет ей выздороветь…

— Ты не мытьем, так катаньем решила заставить меня приехать! Видела, сколько там денег? Половину можешь себе взять… Ну понимаешь, что я не могу! Не мо-гу! Как тебе еще объяснять? Я не мо-гу при-е-хать сей-час! Ты хочешь, чтоб я озвучил детали?

— Нет-нет, что ты! Просто для мамы…

— Я тебе когда говорил, что лечить эти болезни — гиблое дело? Бесполезняк. Что толку? Ты ее пять лет опекала, как маленькую, — и все равно…

— Я не опекала ее!

— Лучше бы нашла себе нормального мужика!

— Думай, что говоришь!

— А что? Теперь замуж собралась! За кого? За этого недоумка Влада?

— Много ты понимаешь. Главное, чтоб человек был надежный.

— Это тебя мать научила? — кипятился брат.

— Это меня жизнь научила.

— Ой, не надо, пожалуйста…

— Ладно. — Я чувствовала, что пора заканчивать этот бессмысленный, к тому же оскорбительный для меня разговор. — По мобильному говорим, это, между прочим, дорого стоит. Я к адвокатам завтра схожу, а ты подумай все-таки…

— Я же тебе объяснил…

Не слушая отчаянные Лешкины вопли, я отжала связь.

Общая беда человечества заключается в том, что у каждого своя правда. Своя представляется всем без исключения истиной в последней инстанции, а чужую даже не хватает сил выслушать до конца… Лешке нужно во что бы то ни стало остаться в Германии, маме жизненно важно, чтобы он приехал в Москву. Любовь Петровна мечтает, чтобы все знали: у нее много денег, Катя — чтобы свекровь оставила им с мужем квартиру, а сама переехала к дочери. Зато спросите, что об этом думает дочь. Она вам много чего интересного расскажет и по этому поводу, и заодно о самой Кате.

Ближе к вечеру мне позвонил Влад. В клинике мы едва успели перекинуться несколькими словами — я ожидала приема доктора, Влад спешил на рынок за фруктами для мамы.

— Меня даже не пустили к ней! — возмутился он. — Сказали, что пакеты передадут.

— Не удивляйся, это такое место… Теперь нам только передачи останется посылать: мама не особо хочет меня видеть, и доктор сказал, чтоб я к ней пока не заглядывала.

Как и Лешке, Владу трудно постичь ход маминых рассуждений. Однако в отличие от моего братца Влад изо всех сил старается сделать это. А все потому, что мое расположение для него важнее всего.

— Я сегодня приду попозже. За праздники много работы скопилось.

— У меня тоже работы много.

— Тебе надо отдохнуть! Сегодня в клинике ты показалась мне такой бледной, усталой…

— Просто я нервничала! Но главное, мама теперь под наблюдением хорошего врача. Он-то знает, как ее вылечить.

Попрощавшись с Владом, я вернулась в офис и честно попыталась углубиться в рабочие документы. Но мысли снова и снова переносили меня в клинику нервных болезней.

…Узнав, что мы пообещали маме скорый Лешкин приезд, музыкальный доктор начал рвать и метать. Высказавшись по полной, он потребовал от меня не бывать пока в его владениях или, по крайней мере, не попадаться на глаза маме. Пусть она считает, что я в Ганновере. А вот о том, что Лешка собирался в Москву, ей лучше забыть. Ожидание невозможного — отрицательный фактор, усложняющий процесс лечения. Придется прибегнуть к помощи транквилизаторов, которые плохо совместимы с музыкальной методикой доктора.

Что касается Лешки, то ему конечно же лучше приехать. Если не приедет… доктор не может гарантировать результат.

Я разволновалась еще больше и потому забыла упомянуть про гороскопы и про колдунью Анджелику, или как там ее… В конце концов, Лешка ведь нужен маме лишь для того, чтобы выведать у кого-то телефон ведьмы… а, вспомнила, — Леонарды. Я могу и сама позвонить этой ведьме и пригласить ее к маме. А скажу — Лешка из Германии договорился. Или он сам ей по телефону скажет. Или просто кого-нибудь из знакомых ведьмой нарядим. Татьяну, например. Она в юности в театральный институт поступать собиралась…

Я попробовала взглянуть на Таню с этих позиций: маленькая, худенькая, с короткой стрижкой, в больших очках… Ведьмы, наверное, тоже разные бывают. Конечно, Любовь Петровна лучше бы подошла на эту роль. И главное, любит врать! Но делиться с ней своими несчастьями мне совсем не хотелось…

Вообще идея с ведьмами довольно-таки дурацкая. Я снова взялась за документы и прилежно читала их до тех пор, пока Любаша, как обычно, не крикнула:

— Девочки, компьютеры закрываем. Время — восьмой час.

— Ты на колесах? — спросила Таня. — Подвезешь меня до Октябрьской?

— Поехали.

На меня всегда хорошо действовало Татьянино общество. Она скромная и молчаливая, но, познакомившись поближе, я с удивлением обнаружила тонкого, многогранного человека. Однажды у нас в офисе зашел разговор о классической литературе, и Татьяна, не принимающая обычно в таких беседах участия, вдруг сообщила, что у Некрасова ей нравится только одно стихотворение — «Внимая ужасам войны…».