— Вот поэтому ты меня боишься, Салиновский. Именно ты, а не твои жены. Они, кстати, сами предложили тащить эту хату. Сами её нашли. Всё сами. Тебя не спрашивая. А ты сидишь на жопе ровно всю жизнь и ждешь, пока тебе всё дадут. Просто за «хорошее» поведение. Спасение, заботу, дружбу, защиту. Ведь ты хороший мальчик. Хорошо себя ведешь. Очень хорошо. Но только потому, что знаешь, что твой друг Витя делает с плохими ребятами. Всё, иди. Угомони жён. Пусть они перестанут доставать того, кому, вполне может быть, через пару часов надо будет за вас умирать. За вас всех.

Я закурил новую сигарету. Редко приходится так врать, как сейчас, но правды бы Павел не вынес. Не этот, а тот, внутренний, которого он достает наружу лаврушкой. Я бы мог ему прямо сказать, что Салиновский бесполезный балласт. Слишком уязвим, слишком эгоистичен и зашорен. Готовый предатель, можно сказать. Он здесь лишь потому, что раньше до него никому не было дела, а убрать позже не дало появление двух телекинетичек, к нему привязавшихся. И, более того, худшее из качеств Павла в том, что он — слаб и бесполезен. Как парализатор он плох за счет слабой адекватности, как программист — ниже среднего, как очаровыватель женщин… снова не то, потому что «внутренний» Паша берегов не видит. Вот такой чемодан без ручки.

В общей комнате девчонки возятся с бывшим КАПНИМ-ом. Титановый экзоскелет ободран от серийной машинерии, и теперь на него навешивают несерийную — датчики, аккумулятор, сенсорные нашлепки и прочую ересь. Через часок, когда мы прилетим, мне это надо будет надеть. И идти, значит, к центру Дремучего. Молясь, чтобы народ успел засечь дезинтеграционный заряд, которым меня могут вжухнуть. Впрочем, тут есть и хорошая новость — штурман дирижабля, чья способность как раз заключается в растягивании над нами поля относительной невидимости, божится, что сможет засечь любую гадость за пять-шесть километров.

— Вить, ты зачем Пашку обидел? — спрашивает меня стоящая на коленях перед костюмом Кладышева, — Он отсюда выскочил как говна поевши!

— Козёл он, потому что, — привычно глажу Веронику по голове, на что она лязгает зубами, пытаясь укусить в ответ.

— Как ты это определил? — это уже бормочет Палатенцо, у которой самая ответственная работа, она занимается шлемом бывшего КАПНИМ-а, а там всякого накручено — мама не горюй.

— Зачем определять? Всегда знал.

А вы, моя воображаемая публика, думаете, что Витя — герой? Без страха, упрёка, с твердыми как скала принципами? Увы, не та жизнь и не та реальность. Мы все, собравшиеся тут, лишь подлые крысы, которым повезло найти большую красную кнопку. Мы её нажали, радостно визжа, а теперь, загнанные в угол, мечтаем укусить обидчика, чтобы выжить или хотя бы сдохнуть не зря. Ни я, ни Янлинь, ни Вероника Кладышева, ни тем более напевающая что-то себе сейчас под нос Палатенцо не являемся и никогда не являлись образцовыми людьми. Мы — дети из подвалов, дети-рабы, особые функции Системы, которая та замела под созданный ей коврик Стакомска. Мы бухаем, трахаемся, манипулируем, даже воруем сперму — потому что мы привыкли урывать от жизни хоть щепоточку, хоть чуть-чуть. Девчонки, которые сейчас никак не реагируют на моё «всегда знал», просто понимают всё это.

Мы — неосапианты. Мы общаемся с кем придётся, спим с теми, кто в состоянии нас удовлетворить, пьем всё, что горит, и дружим с теми, кто живёт по соседству. Даже если это эгоистичный маньяк-растлитель, пусть и в прошлом. Почему Юлька любит меня? Потому что я могу жить вечно. Почему Янлинь? Потому что могу её удовлетворить. Почему Вероника? Потому что я знаю её пагубную страсть и потворствую ей, позволяя внутренним демонам девушки спать сытыми. Здесь всё куда жестче, чем у обывателей.

Мы — не люди. Нас не пропускает якобы открытая дверь. Её нет, есть лишь иллюзия, которую видно только с другой стороны. Со стороны двух с лишним сотен миллионов советских граждан.

— Так, девочки, баста, — командует Кладышева, — У меня тут несходняк. Витя, давай запрыгивай в эту приблуду, а мы домонтируем её прямо на тебе. А то что-то я не понимаю, как и на что это тут крепиться должно. Давай-давай, шнеля-шнеля!

— А как я одежду сверху напялю? — справедливо интересуюсь я, разглядывая топорщащийся разной хренотацией кустарный доспех.

— Кого ты в лесу стесняться собрался⁈ Ёлок?!!

Вот так всегда, как люди так люди, а как Витя — в железе с ног до головы, но с яйцами наружу…

— Да подложу я тебе тряпочку, хватит ворчать, время!!!

— Какое нафиг время, — упрямо пробурчал я, начиная влезать в этот расхристанный металлолом, — Нам же сказали, сколько лететь? Сестрички скорость держат лучше этого бочонка с воздухом?

— Мы на деревья хотим посмотреть, — пояснила Янлинь, — На те самые.

— Те самые? — злобно переспросил я, чувствуя бодрящий холод металла там, куда не должна ступать рука человека, а только мягкая туалетная бумага, — Которые?

— Которее не бывает! — пихнула меня в ребро Кладышева, — Светящиеся!

Девочкам взбзднулось полюбоваться на знаменитые светящиеся деревья Дремучего, «те самые, которые» вскоре должны будут распасться на артефакты. Штош, мелочь, но приятно, решил я, почему бы и нет? Побуду в этой железяке на час дольше. Да и самому интересно…

Мечты-мечты, где ваша сладость, ушли мечты, осталась — гадость! Как только модернизированный КАПНИМ оказался на мне, а неосторожная Кладышева из любопытства, женской вредности и общего ТБ щелкнула тумблером, как спутниковый телефон, выданный нам, буквально порвался от резкого звона. На проводе была товарищ Молоко в силах тяжких, голосе громком и с требованиями неприличными. В итоге меня установили у окна и по очереди щупали везде, даже по тряпочке, с целью удовлетворить сатрапа на дирижабле. Удовлетворяться Молоко отказывалась, заставляла перепроверять.

Хотя, чего там любоваться? Под нами сплошная полоса леса. Мелькнет что-то светящееся, и всё. Ни рассмотреть, ничего. Маленькое утешение для женщин, уже настроившихся на шоу.

Хотя, у нас тут предполагалось своё шоу, поэтому укороченные автоматы Калашникова лежали рядком на диване, каждый ожидая свою хозяйку. Вооружены будут все, у каждого, включая даже феечек (о чем наш героический Паша не в курсе) есть своя боевая задача. Всё, что я знал о Машундре я рассказал десять раз подряд, выдал все предположения, повторил каждый оборот речи этой дурной бабы.

Задержать, обездвижить, уничтожить головной мозг. Любыми способами.

Дракон в белом халате оказался удовлетворен ровно в тот момент, когда капитан дирижабля скомандовал «стоп машина», после чего пришлось передавать спутниковый феечкам, дабы наши летающие средства передвижения сели рядышком друг с другом. Пока всё складывалось просто изумительно. С орбиты нас не было видно благодаря способности шкипера (или как там его), «когти» аккуратненько вырубили боевыми способностями несколько деревьев, мешавших дирижаблю бросить якоря, так что мы вполне удачно приземлились километрах в десяти от центра. Ближе ученые подлетать запретили, подозревая, что возможное излучение Центра (до сих пор остававшегося гипотетическим) может вредоносно воздействовать на машины или людей.

Спустившись, благодаря телекинезу сестричек, из дома, я оказался на свежем воздухе, тут же принявшись с любопытством вертеть головой. Обычный таежный лес, если так посмотреть. Почти обычный, тут же уточнил мой разум, разглядев через глаза несколько гниющих деревяшек, прячущихся в редкой молодой травке и перегное. Были они темные цветом и идеальной, в прошлом, геометрической формы.

Еще бы. Сюда уж точно никогда не ступала нога находника.

Ржа начала строить ордер передвижения. По нему предполагалось, что передвигаться мы будем крайне разрозненно. Впереди, эдакой проверочной канарейкой, буду топать я, в гордом авангарде и тотальном одиночестве. Парни Окалины будут идти следом метрах в пятидесяти, поддерживая постоянную связь с арьергардом — группой ученых под предводительством Молоко. Ангелом-хранителем наших гражданских выступает Палатенцо, накрытая какой-то легкой непрозрачной тканью и удерживающая в руках обнявшихся феечек, которые, в свою очередь, аккуратно волокут телекинезом целую прорву оборудования и аккумуляторов. Всем строго-настрого велено тут же поднимать тревогу в двух случаях — либо заметив Машку, либо увидев нечто, напоминающее остатки асфальтовой дороги.

— Это был секретный объект, — пояснила майор, — Вполне вероятно, что дорогу минировали.