Надежный помощник, вздохнул Тимофей, разглядывая в щель палатки подмигивающую звезду, которая заметно переместилась книзу. До смены караула оставалось четыре часа. Был помощник, а должон стать командиром-надёжей. Иначе не выбраться.

С тем и заснул.

Индейцы появились вечером второго дня, когда у потерпевших крушение все уже было готово к походу вверх по реке. Лишние вещи из корабельного имущества, а также два трехфунтовых фальконета с запасом ядер и картузов с порохом уложили в глубокую яму, выстелив ее парусом, а затем закрыв землей и приметными камнями. Шесть байдарок загрузили провизией и теплыми вещами, а в личные заплечные мешки каждый положил трехдневную норму продуктов (на всякий случай) и кое-какие предметы крайней необходимости — миски, кружки, ложки, гребешки… Все, в том числе и женщины, оделись по-походному, на пояса прицепили ножи, за пояса заткнули топоры; мужчины проверили ружья и снаряжение к ним — порох и кремни, пули и дробь, у каждого — полный подсумок. Подарки для индейцев — бусы, зеркальца, топорики, расписные табакерки — в отдельном коробе надежно закрепили на одной из байдарок.

И только-только закончили укладку, индейцы — словно сидели в укрытии и ждали этого момента — объявились на опушке леса. Голые по пояс (ниже висели какие-то ремки, прикрывавшие срам), расписанные полосами краски под цвета осенних деревьев, в шапках с перьями, они вдруг поднялись над низкорослыми кустами, потрясая над головой своим оружием — кто луком со стрелами, кто копьем, кто боевым топором, — и что-то завопили на языке, который Тараканову был совершенно незнаком.

– Глянь-ко, Никитыч, у одного, кажись, ружжо, — сказал кто-то за спиной Тараканова дребезжащим тенорком. Тимофей глянул мельком — тенорок принадлежал партовщику Касьяну Зырянову, коренастому жилистому зырянину с большими руками, которые сейчас сжимали единственный в отряде штуцер (остальные ружья были гладкоствольные). — Хранцузский мушкетон, — добавил Касьян, не только обладавший острым зрением, но и хорошо разбиравшийся в оружии (недаром штуцер был доверен именно ему). — Откуль они их берут?

– Покупают у добрых людей. У таких, как мы, за те же меха и шкуры… — усмехнулся судовой староста, в то же время усиленно размышляя, что делать. Начинать с войны не хотелось, хотя весь вид индейцев, продолжавших воинственное представление, говорил о неизбежной схватке. Таких одним выстрелом не испугать, да и с огнестрелом они уже знакомы.

– Петровна, — обратился он к Булыгиной, стоявшей с мужем чуть позади, — попробуй, ли чё ли, поспрошать, чего от нас хотят, и скажи, что мы пришли с миром.

Анна Петровна, молодая красавица-креолка, как и все, одетая по-походному, сделала было шаг вперед, но муж остановил ее, обратившись к Тараканову с нескрываемым сарказмом:

– Ты что это, командир, никак женщину подставить хочешь? А говорил: сам по-индейски кумекаешь.

– Петровне ничё не грозит: индейцы, Исакыч, в баб не стреляют. А по-индейски она лучшей меня говорит. Так что не боись. А вы, — Тимофей Никитич зыркнул взглядом по остальным, — сготовьте ружья, но без моей команды не стрелять. И — разойтись, не стоять кучно.

Булыгина выступила вперед на три шага, показала индейцам открытые руки — мол, имеет добрые намерения — и прокричала что-то несколько раз — наверное, на всех наречиях, какие знала.

Индейцы столпились, живо обсуждая услышанное, потом вдруг рассыпались и скрылись в кустарнике.

– Чёй-то они? — недоуменно продребезжал Касьян.

– Ложись! — рявкнул Тимофей, падая на одно колено и вскидывая к плечу ружье.

Из кустов свистнули стрелы, и несколько вскриков подтвердили, что для кого-то его приказ запоздал.

– Пали!

Ответные ружейные выстрелы хоть и вслепую, но тоже достигли цели: подброшенные ударами пуль, над кустами взметнулись и тут же опали две раскрашенные фигуры. Послышались крики, листва бурно зашевелилась, но и быстро успокоилась. Только шум прибоя в ушах равномерно нарастал и удалялся. Все произошло так стремительно, что Анна Петровна не успела даже руки опустить — так и стояла с поднятыми. Стрелы ее миновали, наверное, у индейцев действительно не принято стрелять в безоружную женщину.

Хотя… кто знает!

Видимо, осознав, что стычка закончилась, Анна Петровна бессильно уронила руки и повернулась навстречу встававшим с земли товарищам. Булыгин и Тараканов бросились к ней. Муж обнял — она отстранилась, а байдарщика смерила презрительным взглядом, отвернулась и пошла к остальным.

Мужчины остались один на один. Выражение лица у штурмана было такое, словно он собирался сплюнуть, однако сдержался и побрел за женой.

На душе у Тараканова скребли кошки, захотелось тут же отказаться от командирства, но он взял себя в руки, осмотрел свое воинство — люди под его суровым взглядом подтянулись, стараясь держаться побоевитей, — и подошел к хлопотавшим возле подстреленных. Одному алеуту смертельная стрела попала в горло, еще один промышленный и один матрос были легко ранены. Слава богу, не в ноги, смогут идти, подумал командир. Оставаться на месте до их выздоровления нельзя, а нести на себе было бы слишком тяжело. Однако выступать в этот день уже не суждено: надо рыть могилу и все такое прочее.

Убитый алеут был православным, но хоронить его пришлось в тот же вечер, потому что ждать третьего дня не представлялось возможным. Закопали, поставили деревянный крест, заодно неподалеку и большой поклонный — в память о крушении «Святого Николая». Под поклонный крест положили заготовленную еще в Ново-Архангельске железную литую пластину с текстом: «Сию землю открыл и привел под высочайшую руку Императора Российского шкипер Николай Булыгин. Год от Р.Х. 1808». После чего помолились и справили поминки. Тараканов приказал к утру всем быть готовыми. Кто-то не поленился снова поставить палатки, кто-то пристроился у костров — их запалили промышленные и матросы на особицу. Беда общая, а сугрево врозь, с неожиданной горечью подумал Тимофей Никитич.

Про охрану не забыли, но все устали, да еще выпили рому на поминках, и вышло так, что после полуночи задремали и сторожа. Слава богу, что недовольный собой командир никак не мог уснуть в палатке и выполз из нее подышать свежим воздухом. Он увидел стремительную тень, мелькнувшую в слабом свете почти затухшего костра — так быстро не мог двигаться никто из его команды, — и выстрелил из пистолета в ту сторону, куда она исчезла.

И — пошла потеха!

Тут и там загремели выстрелы — это проснувшиеся промышленные схватились за ружья, благо у всех они всегда заряжены, — зазвенела сталь: томагавки индейцев схлестнулись с тесаками и ножами матросов. Воинственные крики и стоны раненых смешались в беспорядочный шум.

Выстрелив, Тараканов отбросил пистолет (некогда перезаряжать!), вытянул из палатки свое ружье и, присев, лихорадочно стал выискивать цель. В общей