очевидностью. Врач затрепетал. У него заслезились глаза, но он не мог их отвести от этого гипнотического взгляда профессионального полицейского. Ещё чуть-чуть, и доктор, будучи под насилием психологического допинга, скажет, наконец, то, чего от него ждёт правосудие.

— Как вы это объясните?! Вы же врач? Вы обязаны своим академическим образованием уметь объяснять такие вещи! Или вы не в состоянии? Тогда какой же вы хирург? Вам не то что отделением заведовать, а и снопы вязать даже доверить нельзя. Так, док? Н-ну! Как же покойный без мозгов оказался?!

И тут в возникшей в высшей точке напряжения тишине отчетливо и звучно задребезжало… Телефон в кармане больничной куртки Малого. Он даже сквасился от досады! Убрал сверло взгляда. Достал трубку и коротко бросил в неё:

— Я перезвоню!

Успел заметить, что звонил Кира, и выматерил мысленно: себя, что не выключил телефон, и друга, что не вовремя проявился, уже после того, как психологический этюд с доктором был сорван.

Тот успокоился. Его глаза так быстро свернули свой тревожный блеск, что недоумевать теперь пришлось Малому. Доктор ещё и потянулся, не вставая со стула.

— А-а, вы об этом? А-а-а-о-ой… Уф-ф-р-р…

Он даже фыркнул, бросая поднятые руки вниз — размялся, мол.

— Да, гос-споди… Ничего удивительного… Вы бы видели его лицо… Можно сказать, рожу! И не заглядывая в черепную коробку, только по ней, по выражению её витринного облика можно было бы понять, что мозга за ней нет…

И тут же врач подобрался весь, словно очнулся:

— Так вы же его видели!..

И после паузы, ставшей для Малого значительной:

— И не только в туалете… Ведь так?!

Последние два слова доктор произнёс, уже сам приблизив лицо к участковому, отчего тот почувствовал, что теперь не он допрашивает, а его.

— Вы же видели эти мёртвые глаза на бордюре? Так ведь? Они и живые были такие же!

«Уф-ф-р-р,» — мысленно сказал теперь участковый и опустил глаза на бумаги… А когда поднял, то увидел в продолжающемся немигающем врачебном взгляде, что зря так рано расслабился.

Но тут после короткого стука, обозначившего вежливость, в дверь заглянула медсестра и информативно сообщила, что больного уже готовят к операции, и подошло время самому хирургу готовиться. Он развёл руками, обращаясь к Малому: увы!

Антон вышел словно опять под наркозом. Гипнотическим! Доктор явно знал больше, чем говорил. Вернее так: вслух он говорил меньше, чем говорили его глаза. Антон стал чувствовать, что вроде как боится его, что ли? Только этого не хватало! Усилием воли заставив себя сбросить это, поразившее его, наваждение, он понял, что вопрос не только не закрылся лихим кавалерийским наскоком — вопрос заострился. Доктора надо трясти! Но не здесь — здесь он дома… Здесь он — главный! Завтра же прочь отсюда… Никуда этот доктор теперь не денется!

Глава 9

Мучимый похмельем, сидящий на кухне за столом в позе «мыслителя» — одна рука подпирает лоб, другая на колене с банкой пива — новоиспечённый кандидат наук всем телом вздрогнул от дверного звонка. Выругался, потея. Пошёл — пополз! — открывать. Пока двигался через прихожую большой новой квартиры, подаренной отцом к свадьбе, в голове успели пронестись самые яркие картинки из вчерашнего банкета. Похмелье быстро сдвинулось из негативно-мучительной фазы в оптимистично-предвкушающий подъём, когда вспомнил, что вчера — сегодня уже! — всё было не только душевно и весело, но и вполне прилично. Не было чувства тревожной стыдливой неизвестности. Залогом приличий была непрерывность воспоминаний — Кира помнил всё! Они с женой как гостеприимные хозяева бала уже утром завершали вечер, распрощавшись со всеми гостями и покинув ресторан последними. Похмелье сразу перестало быть горьким… Ведь вот пришёл же кто-то из вчерашних или свежих с продолжением поздравлений. А что? Хорошо!

Нежно и ласково щёлкнули, прячась внутрь периметра двери, многочисленные засовы замка, тяжёлая дверь плавно и солидно, как сейфовая, отошла от проёма наружу, и Кирилла так накрыло удивление, что он даже не смог разочароваться. За дверью стояла Мариванна…

— Здрасьте…

— Кирюша, как же так?!

— А что такое?

Он напрягся не от её жалкого вида и вопроса, он больше напрягся от обращения… От этого «Кирюши»! И когда ответно переспрашивал, успел даже… нет, не подумать — почувствовать раздражительную мысль: «Какой я тебе Кирюша, на хрен?! Давно уже по имени-отчеству все называют!»

— Ну как же, Кирюша?…

Мариванна, не в силах сдерживаться при виде чужого богатого похмельного наплевательского успеха, пустила-таки весьма обильную слезу.

— Как же так?! Антон же вчера к тебе пошёл! Нарядный такой… Красивый… А теперь он в больни-ице-е…

Несправедливо было бы сказать, что Кирилл расстроился только лишь плохой новостью как таковой, бесцеремонно внедрённой и разрушающей его сегодняшний комфорт слабости и умиротворения как оттенок всегдашнего успеха. Кира действительно ощутил беспокойство. Но до конца всё-таки сам не успел понять, что обеспокоило его больше: неизвестное состояние друга или то, что это состояние связывают с его вчерашним праздником. Нервно уже спросил ещё раз:

— Да что случилось-то, Мариванна?!

Сквозь слёзы бедная несчастная женщина размытым сыростью и усушенным платочком голосом рассказала, что Антоша провожал из ресторана девушку, на них напали хулиганы, ударили его ножом, и вот теперь он в больнице — один-одинёшенек…

При этом в её тоне звучали одновременно и мольба, и упрёк. Мольба оскорблённой женщины, не способной самостоятельно выбраться из унижения, ищущей справедливости у богатого и влиятельного знакомого барина — безотчётная мольба, не различающая степени и категории богатства и, особенно, влияния, а неосознанно понимающая их всеобъемлющими, сродни волшебству для её каждодневного привычного убожества. Волшебство это способно уладить любую, куда большую, беду. А уж такую-то проблему разрешить — это вообще дело незаметное!

Упрёк же её тона — тоже неосознанный — был в том, что вот он, Кирюша, сидит здесь в отличной квартире в полном благополучии, а улаживание беды не только не происходит, но о ней главный виновник — да-да, виновник, приглашал же! — даже не знает ничего.

Кирилл этих оттенков информативного плача в силу молодости и неопытности умом ещё не понимал. Но чувствовать их уже умел. Впрочем, скорее даже не уже, а врождённо умел. Поэтому он воспринял рассказ к радости Мариванны вполне конструктивно и деятельно:

— Разберёмся… В какой он больнице?

Кирилл и лицом стал строже — это тоже врождённо-сословный приём демонстрации превосходства, когда в голове показательно вызревает план действий, который не мог зародиться до этого. Демонстрация превосходства при этом была выполнена без тени — даже оттенка! — высокомерия