И жить так хорошо!

В конце концов, чего я напряглась?

Все решаемо.

Ничего он мне не сделает… Не посмеет… Хотел бы, давно уже сделал. А так… Просто на нервы действует…

Я переворачиваюсь в воде и долго смотрю на занимающийся рассвет.

Насыщаюсь им, словно праноед — солнцепоклонник…

А затем, развернувшись, плыву обратно.

Когда ногу прошибает острой, невероятно сильной болью, от неожиданности теряю контроль и ухожу под воду. С раскрытым ртом! Вода мгновенно набивается в дыхательные пути, я начинаю паниковать и тупо барахтаться, словно глупая утка, разбивая руками гладь озера.

Паника настолько сильна, что даже крикнуть не могу! Да и кто услышит сейчас, ранним утром?

Боль не проходит, мутит сознание, воздуха нет, а перед глазами прозрачное стекло озера, на которое я почему-то смотрю снизу…

Как же так? Как же это может быть? Ведь это же мое озеро? Ведь оно же…

Глава 11

Дышать снова получается с болью.

Я задыхаюсь точно так же, как раньше захлебывалась водой, широко раскрываю рот, и, ослепнув, ничего не вижу и не слышу. Только гул в ушах неразборчивый, гудение какое-то, однозначно, живое, и это уже благо, потому что глухие подводные звуки я запомню, кажется, до конца своих дней… С дрожью буду вспоминать…

Под спиной — восхитительно твердая земля, и я ощущаю ее всей кожей, как нечто прекрасное. Каждую травинку чувствую, каждый камешек.

Дышу, широко раскрыв рот, и не могу надышаться, словно эликсир жизни глотаю…

А надо мной что-то темное, сквозь полусомкнутые ресницы заслоняющее мне солнечный свет, ограничивающее все вокруг…

И гудение неразборчивое трансформируется постепенно в вполне разборчивый низкий говор:

— Блять, глаза раскрывай, прокурорша… Давай, давай… Нахуя полезла? А если б я?.. Блять…

Не особо приятно, когда тебя ругают, но боже, какой кайф просто слышать голос не через толщу воды!

Какой кайф просто дышать, сжимать судорожно пальцы на мокрой ткани… Кажется, я своего спасителя до сих пор отпустить не могу, как вцепилась в него в отчаянном желании выжить, так и держу.

И сведенные судорогой пальцы вообще не хотят разжиматься, лишаться опоры, кажется, единственно сейчас верной, главной.

— Бледная такая… Воды наглоталась, что ли? Искусственное дыхание, а? Блять…

Грубые руки резко, но довольно аккуратно и без боли, ощупывают меня, давят на грудь посередине, но воды внутри нет, не успела много глотнуть, потому ничего не выходит.

А вот глаза раскрываются наконец-то.

Темная фигура надо мной становится четче, и в первое мгновение я едва сдерживаюсь, чтоб не заорать.

Потому что надо мной всей своей немалой массой нависает… Горелый! Горелый, мать его! Откуда он тут? Что он?.. Это он, что ли, спас? Правда? Спас? Меня?

Шире раскрываю глаза, не веря тому, что вижу. Может, галлюцинация? Может, морок? Может, я вообще уже утонула, и это такой своеобразный ад? С Горелым в роли главного демона?

Закрываю глаза, зажмуриваюсь изо всех сил. Потом несмело открываю, со страхом понимая, что ничего не поменялось. Картинка передо мной остается прежней.

Яркое небо, гладь озера, чуть не убившего меня, и мрачная физиономия Горелого, закрывающая все это практически полностью.

Осознаю, что лежу на пологом берегу, голая… Голая, мать его! И он надо мной нависает! Лапы свои не убрал с груди! И что-то уже вообще не похоже, что искусственное дыхание хочет делать, по крайней мере в рамках спасательной операции!

Перевожу взгляд на свои судорожно сжатые на его мокрой футболке пальцы, пытаюсь разжать, но ничего не выходит.

А Горелый рассматривает меня, внимательно так, и интерес его очевиден даже такой напуганной до полуобморока истеричке, как я.

— Ну, ты как? Дышать можешь? — спрашивает он, но почему-то не отклоняется, давая мне больше воздуха, а, наоборот, еще ниже опускается.

Я в деталях могу рассмотреть его глаза, темные, черные практически, морщинки в уголках, но не от смеха, а от того, что много щурился… И губы, твердые даже на вид, спрятанные в мокрой бороде. У него уже борода выросла за то время, что мы не виделись, такая густая, окладистая, я бы сказала… И почему-то с этим девайсом на физиономии он не смотрится менее… пугающе. Даже, наверно, наоборот, диковато, жутковато… С всклокоченных волос на меня падает капля воды… Мокрый полностью же… Видно, в чем был, в том и кинулся в озеро… Спас меня… Надо же…

Он что-то спрашивает… Смотрит внимательно…

А на виске бьется венка. Темная… И пульсация ее завораживает. Я не слышу, о чем он спрашивает, просто смотрю на эту венку, считаю удары сердца… И, кажется, что слышу их. Чувствую. Он близко так, а у меня голова кружится. Это от переизбытка кислорода… На контрасте…

— Ты чего-то не в себе… — бормочет Горелый тихо-тихо, и с странным, словно сторонним каким-то удивлением осознаю, что прямо в губы мне говорит, дыханием обдает… Горячо… — Надо все же искусственное…

Я раскрываю рот, чтоб сказать, что не надо, что я вполне способна дышать самостоятельно…

И не успеваю.

Твердые, жесткие губы накрывают рот, настойчивый язык сходу проталкивается, моментально давая понять, что искусственное дыхание Горелый делать не умеет… А вот целовать умеет.

Это я, собственно, и с прошлый раз поняла, но тогда все мысли были только о борьбе, потому на технику поцелуя внимания не обратила.

А вот сейчас…

Он одновременно грубый, насильственный, жадный очень и какой-то… правильный, что ли? Правильно грубый, правильно насильственный, правильно жадный.

Так не бывает, я с таким не сталкивалась раньше… Хотя, что я видела-то? Только Стаса…

А тут совершенно другой уровень, прямо чувствуется.

Я не могу ничего сделать, сопротивляться не способна, пальцы до сих пор намертво сцеплены на груди Горелого, на его мокрой футболке, и он пользуется моей беспомощностью на полную катушку, рыча сквозь поцелуй и, словно медведь, подминая меня под себя.

Чувствую себя игрушкой в лапах зверя, и эта слабость, позорная, неправильная, почему-то приносит удовольствие. От меня ничего не зависит, а значит…

Значит, можно временно отключить голову, и без того находящуюся в полном беспорядке, судя по моему непротивлению и даже чему-то похожему на блаженство, наполняющему тело истомой, давно забытой, и от этого сладкой до опьянения…

Горелый жарко дышит, что-то бормочет, матерится, кажется, щедро пересыпая речь зоновскими оборотами, скользит раскрытым ртом по скуле, шее, спускается вниз, захватывает грудь, прикусывает чуть-чуть сосок… И меня бьет дрожью. Опять. Теперь уже не от страха, а от возбуждения.

Удивительно, как такой зверь может быть настолько горячим…