куда там! Скорее, мой желудок переобуется и станет наружным органом, чем вместит в себя хоть пару ложек макарошек с гуляшиком.

Зато мой надзиратель с удовольствием проглотил свежеприготовленное блюдо. Ел бесшумно, ни разу не скрипнув вилкой по тарелке и не испачкав белоснежную рубашку. Вот что значит аристократ!

– Интересно, столь безупречные манеры прививаются розгами?

– Было дело, – ухмыльнулся Ден.

– Значит, ты и в самом деле принц, о котором никто не знает?

– Судя по твоей осведомлённости, это уже не так. Как ты догадалась?

– Студент с блестящими манерами, внешностью бога и крестьянской фамилией Джонс. Действительно, что тут может натолкнуть на подозрения? А уж если копнуть глубже и заговорить с тобой, выяснится, что роисский язык ты знаешь на уровне носителя, в то время как все аглициане, даже те, кто живёт здесь десятилетиями, никак не могут избавиться от своего адского акцента. Они говорят: «Жюпотшка, прынесыттэ, плиз, утшэбнык по нэрвным болэзньям». Понимаешь? Они каждый раз будто язык ломают!

– Я отказался от предложенных мне вариантов имён и придумал себе, как мне казалось, максимально короткое и лаконичное. Увы, культурологу моя конспирация на один зубок.

– А какие имена тебе предлагали?

– Фредерик Ван Дер Лантервильский.

– О...

– Это самое простое из предложенных. Остальные я даже прочёл с трудом и не потрудился запомнить.

– Правильно я понимаю, что ты говоришь на аглицком языке?

– Да. С рождения меня учили трём языкам: аглицкому и немийскому.

– Одного не пойму: почему же тебя скрывают?

– Я не наследный принц, мне огласка ни к чему, – и он улыбнулся как-то чересчур довольно.

– То есть ты совсем-совсем не хочешь стать королём?

– Жу, я открою тебе один секрет: никто не хочет. Я – тем более. Я могу заниматься тем, что мне нравится, и даже жениться по любви. Моему старшему брату повезло меньше: его с младенчества готовят надеть кандалы власти.

– Кандалы? В простонародье все только и мечтают пожить, как короли.

– Уверяю тебя, это самые настоящие кандалы. Короли в свою очередь мечтают пожить без груза ответственности на плечах.

– Даже ты?

– Даже я. Если с Родериком что-то случится, его место займу я, – Ден поморщился. – И я должен быть готов к этому.

– И всё же тебя отпустили учиться?

– Им пришлось меня отпустить. Жена отца считает, что это из-за меня она никак не может родить. Думает, я травлю её зельями. Поэтому самое лучшее, что они могли для себя сделать, – это переключить меня на другую цель, подальше от дворца.

– Ты действительно травил свою мачеху?

– Нет. Она просто пьёт отвар калины для нормализации давления, а от него случаются выкидыши. Но я намекнул, что причастен к её беде, чтобы она не подумала лишать меня академии.

– Жестоко...

– Присцилла тоже далеко не агнец божий. В мире власть имущих всё пропитано жестокостью, а вовсе не родственными чувствами. Иные люди не задержались бы долго на престоле.

Писцилла... Это сокращение от «преступная бацилла» или «пресмыкающаяся сцилла»? Как ни крути, а смысл один. Как говорится, хорошего человека Присциллой не назовут.

Так, что это я тут по имени сужу? Это ещё вопрос, назовут ли хорошего человека Жупердильей... Уж лучше Присцилла. Так что молчим в платочек.

– Но вы же семья... – озвучила я.

– Семья? О, перестань, – Ден как-то горько махнул рукой. – Помню, в детстве к нам в летнюю резиденцию в Бреджике приехал брат мачехи Персиан. Он сразу с нами поладил, и мачехе это так не понравилось, что, когда мы собрались ехать в горы на пикник, она велела запереть ворота и не выпускать нас. С тех пор Персиана мы больше не видели.

– Мне жаль, что ты рос без материнской любви.

– Все мы чего-то лишены. Мне ещё повезло, что я постигаю лекарское дело в академии и в теории могу жениться по любви.

– Почему только в теории?

– Потому что в планах отца, чтобы я стал консортом при какой-нибудь подходящего возраста королеве.

– Ты можешь отказаться?

– Если Родерик взойдёт на престол, да. Но для этого ему самому нужно выгодно жениться.

– Принести себя в жертву? Мне заранее жаль твоего брата.

– Мне тоже. Но он сильный, справится.

За разговором я немного отвлеклась от ноюще-тянущей боли в спине и рёбрах. Реально, как будто меня пожевали тупыми зубами и выплюнули.

Ден неспеша разделался со слоёными крендельками и теперь с тревогой посмотрел в мою не тронутую тарелку.

– Жу, в чём дело?

– Кажется, мне плохо, – призналась, стараясь не стонать, потому что обещала вытерпеть всё. – Совсем. Ты слишком сильно меня затянул. Но я потерплю, если надо. Поем потом.

– Придётся походить в корректоре ещё четыре часа, – не сжалился он. – Поесть ты можешь и позже, но обязательно прямо сейчас выпей воды, – и мне буквально влили стакан в рот, не успела я даже пикнуть.

О-о-о, плохо мне, плохо... Я, как рыба, хватала воздух ртом, выпучив глаза, и старалась отвлечься ощущений моей бренной оболочки.

«Чёрт те что творится! Я жрать хочу! Бери нож и кромсай эти адовы путы в лоскуты!» – негодовала Вторая.

«Нет! – заявила ей я. – Хочу быть нормальной! Я вытерплю!»

«Фьюить!» – мне показалось, или в воздухе просвистело крохотное голубоватое облачко? Или это глюки?

Ну и дела. Плющит меня не по-детски.

Следующие четыре часа не знаю, как пережила. Ден поднял меня обратно наверх в спальню, уложил на спину и гладил по голове, рассказывая истории из детства.

Я лежала, беззастенчиво плакала от боли и... в то же время кайфовала, потому что на душе уверенно царило чувство, что так и надо, всё правильно. Ден, эта кровать, я в корректоре.

И кажется, что Ден уже мой. Да, для уродливой горбуньи это чересчур смело, но наш мир как раз принадлежит смельчакам. Поэтому: Ден мой! И точка.

«Фьюить!» – снова это облачко!

– Раньше не замечал, что у тебя разноцветные волосы, – выдернул меня из облачных мыслей Ден.

– Да какие там разноцветные? Серые, как у полевой мыши, – с трудом ворочала языком я.

– Нет же, вот эта прядь золотистая с рыжим отливом, – он аккуратно высвободил часть моих волос из хвоста. – Гляди!

– Ой, и правда, – удивилась я тому, что за двадцать